Королев почти никогда не успевал сделать все, что намечал на день. Где бы он ни появлялся, его останавливали разные люди с личными и неличными делами. Он терпеливо выслушивал каждого. Уйти от человека, ничего не посоветовав ему, он не мог и не умел не потому, что его что-то обязывало, а потому, что так понимал свою должность в жизни — выслушивать людей, помогать им. Это пришло к нему, когда он еще был партгрупоргом на участке, а затем — политруком роты на фронте. И сегодня чего только не было! И насчет оконных стекол была просьба, и насчет продовольственных карточек. И насчет школы матери волнуются: время б детишкам за учебники браться, а в поселке ни одного учителя.
Придя домой, Королев долго не мог уснуть от переутомления и неразрешенных вопросов.
Сегодня он задался целью побывать в бригаде Варвары Быловой. Но мешали неотложные дела, а когда наконец собрался, было уже поздно. Только он вышел на окраину поселка, со стороны шурфа показалась бричка с людьми. Стоя на ней, Тимка сдержал лошадь, весело крикнул:
— Садитесь, дядя Сережа, с ветерком прокачу!
С брички спрыгнула на землю женщина, махнула вознице рукой: поезжай, мол, сама дойду.
И бричка покатила дальше. Женщина подошла к Королеву:
— Здравствуй, Сережа, — застенчиво улыбаясь, сказала она, — знала, что приехал, а увидеться только теперь довелось. Из шурфа, считай, не вылазим.
Королев задержал ее жесткую сильную руку в своей.
— Здорово, Варюха, — вспомнил он, как все на шахте когда-то называли плитовую Былову. Смуглый загар густо покрывал ее лицо, грубоватое, но красивое своей прямотой и строгой живостью сине-серых глаз.
— Жив-здоров, — радовалась она за него, — и я, как видишь, цела осталась. Только… — и не договорила.
Они молча пошли вдоль улицы. Вспомнили своих близких и знакомых. Одни эвакуировались, другие ушли из поселка уже при немцах, а теперь где они и что с ними — неизвестно. Варя рассказала о своей подруге — машинисте электровоза Тамаре Чурсиной. Вместе с родными она уезжала на восток, затем уже при немцах появилась на «Коммунаре» и опять куда-то исчезла. Одни считали, что ее вместе с юношами и девушками угнали в Германию, другие — будто бросили в шахтный ствол на Каменке, куда жандармы бросали живыми неугодных им людей.
— О тебе часто вспоминала, Сережа. Адрес твой все хотела узнать.
Королев промолчал. Ему не легко было вспоминать о Тамаре…
Когда проходили мимо землянок, ютившихся на пустыре в высоких бурьянах, навстречу им вышла женщина с надвинутым на глаза платком, босая. Не поднимая лица, прошла мимо. Королев хотел было окликнуть ее, но Варя удержала его, слегка дернув за рукав. Выждав, пока женщина отойдет шагов на десять, Варя спросила:
— Узнаешь ее?
— Кажется, Аграфена Пушкарева?
Варя кивнула и сказала:
— Она не отвечает, когда с ней здоровкаются. И вообще ни с кем не разговаривает.
И стала рассказывать. Недавно Аграфена получила письмо от мужа фронтовика. Муж поносил ее самыми ругательными словами, будто при немцах Аграфена жила в свое удовольствие, а детишек морила голодом. Женщина не вынесла обиды и решила наложить на себя руки. Спасли ее случайно, когда она уже накинула на шею петлю.
Королев не от Быловой первой услышал о нелегкой судьбе этой женщины. Слушая, думал: «А почему же о себе ничего не рассказываешь?..» А знал, что у Вари жизнь во время оккупации сложилась нелегко и тревожно.
…Приехала она на шахту вместе с овдовевшим отцом двенадцатилетней девочкой. Здесь закончила семилетку и стала работать плитовой. Во время налета немецких бомбардировщиков тяжело ранило ее отца, и Варя вынуждена была остаться с ним. Отец уговаривал дочь, чтоб уезжала — все равно ведь ему не подняться. Но она оставалась непреклонной.