Откровенно говоря, Туманов действительно не питал особенной надежды на скорое возвращение жены. Юлию можно было ждать при одном условии, если завод со всем своим оборудованием вернется на прежнее место. Однако вряд ли он сохранил свой довоенный производственный профиль, свое прежнее назначение. Надо полагать, давно, как и многие другие предприятия далекого тыла, работает на неотложные нужды фронта. Перебрасывать завод с места на место в такое напряженное время было бы нецелесообразно.
Письмо Юлии взволновало и обрадовало его. Чувство это было похоже на внезапную яркую вспышку света, когда в первую минуту не замечаешь подробностей. Юлия жива, здорова, мечтает о скорой встрече — в этом главное, это радовало. Все же остальное оставалось где-то за гранью света и казалось не столь существенным.
Когда помощник ушел в свою комнату, Туманов, лежа в постели, опять принялся за письмо:
«…думаю, теперь тебе известно, что с отцом, — читал он про себя, — я же в полном неведении. Напиши, пожалуйста, всю правду, ничего не тая. Я готова ко всему, все стерплю, лишь бы избавиться от мучительной неизвестности…»
По возвращении из действующей армии Петр Степанович сразу же написал письмо жене, но в нем ни словом не упомянул о ее отце, Николае Николаевиче Берестове, толком не знал, где он теперь и что с ним. Решил: узнаю, а потом уже напишу обо всем подробно. Но с той поры прошел немалый срок, а для Туманова судьба врача Берестова все еще оставалась загадкой.
Было известно одно, что поликлиника не смогла, а вернее, ей было не под силу эвакуировать всех больных. Когда немцы начали обстрел Красногвардейска из дальнобойных орудий, вопрос об эвакуации всех, кто еще оставался в городе и особенно коечных больных, отпал сам по себе. Некоторых выздоравливающих взяли родные и близкие. В палатах оставались лишь тяжело больные и роженицы. Николай Николаевич не отрывался от своего дела даже тогда, когда в городе грохотали немецкие танки и сквозь закрытые окна доносилась чужая гортанная речь. Все, что делалось за стенами, казалось, совершенно не интересовало доктора. Лишь один раз, как рассказывала Туманову старшая сестра, во время короткого отдыха, спросил у нее: «Ну, что там у нас в городе?» — «Все кончено, Николай Николаевич». Доктор промолчал, прикрыв глаза, словно вздремнул. И вдруг приободрился, проговорил: «Нет, это еще не конец, а только начало, дорогая Анна Лукинична…» — быстро встал и, озабоченный, направился в операционную.
На другой день после вторжения вражеских войск в город в больницу явился немецкий офицер и приказал немедленно очистить помещение под военный госпиталь. Доктор даже словом не возразил. Те, кто присутствовал при этом, были немало удивлены его хладнокровию: все знали нетерпеливый, порой даже дерзкий характер своего главврача. Выгнать из помещения рожениц, женщин с грудными детьми, беспомощных больных, когда в городе почти все разрушено, просто чудовищно. Но Николай Николаевич знал, что делал. Невыполнение приказа повлекло бы за собой гибель всех больных. Их бы просто выбросили на улицу, как это уже делали немцы в других городах. Берестов решил любой ценой спасти людей.
Тогда же он отыскал в городе пустовавшее помещение — бывший мебельный склад, с помощью жителей привел его в «человеческий» вид, и все, кто не мог передвигаться самостоятельно, были перенесены и перевезены на тачках в новую больницу.
Туманову стало известно и другое: когда оккупанты начали угонять в Германию молодежь, доктор распространил в городе мазь, которая вызывала язвы и лишаи на теле. Больных не отсылали в Германию, их угоняли рыть окопы.
За всеми этими скупыми сведениями скрывалась большая, полная опасностей и мужества жизнь. О ней подробно мог поведать только сам доктор. Но его не было. Перед отступлением немцев из Красногвардейска он внезапно куда-то исчез.
Комната при клинике, в которой жил он — крохотная клетушка, — оказалась незапертой, в ней все было на месте, не тронуто. Даже фотография дочери Юлии и внука висела на стене в рамке.
Куда мог деваться доктор Берестов? Следы его искали повсюду органы МГБ. Городская газета «Возрождение» попросила своих читателей, чтобы все, кому что-либо известно о докторе, сообщили в редакцию. Редактор рассказывал Туманову, что у него скопилось много писем об этом человеке, но что с ним сделали немцы, жив ли он или его уже нет на свете, не известно. А именно об этом надо было написать Юлии. Другого ответа она не ждала.