— Видать, прямо с гулянки, Макар, что так рано?
Яркие глаза ее блеснули из-под бровей.
— А вас чего спозаранку принесло? — будто не заметив шутливого тона Гуртовой, спросил Макар.
— Пришли подсолнечники грызть, а то в общежитии не дозволяют, — заиграла глазами Нюрка. — Хочешь? — Поднялась и протянула ему полную горсть.
— Ну их, сама ешь, — отвел ее руку парень.
Лицо насыпщицы сразу же преобразилось. Ярко накрашенные губы сжались, тонкие ноздри вздрогнули, глаза заискрились, заполыхали веселым смехом.
— Что, небось Тонька накормила?
— А если и Тонька, так что?
Нюра вдруг рассмеялась безудержным девичьим смехом.
— Ну чего ты… Вот дурочка, — недовольная подругой, сердито сказала Шура и отвернулась.
— Не твое дело. И чего это тебе Тонька далась, семь раз некрасивая девка. А я-то, взгляни какая, глаз не отведешь. Чего б тебе такую не полюбить, Макарушка? — И лихо подбоченясь, вдруг выпрямилась так, что лицо ее стало вровень с лицом парня. В глазах у Нюрки, дробясь, лучились огоньки от «шахтерок».
Глядя на подругу, теперь уже Шура засмеялась, но тут же, как бы поперхнулась, спрятала лицо в ладони.
Рассмешила и Макара поза Гуртовой.
— Что ж, полюбить можно, — сказал он будто серьезно, сдерживая улыбку. И вдруг сильным движением подхватил дивчину. Она сначала засмеялась, потом крикнула от боли, а потом вдруг испугалась и рванулась из его рук. Но парень крепко держал ее в своих сильных объятиях и не выпускал.
— Пусти ты, бугай!
— А вот и не пущу!
— Поцелуй, пустит, — послышался голос Клавы.
— Так уж и поцелую, смотри, — отозвалась Нюрка. Надавила рукой на его подбородок и резким движением выскользнула на землю, выпрямилась, сильно размахнулась и ударила ладонью парня по спине так, что руку себе ушибла. Макар даже не сдвинулся с места.
— Еще, что ли? — посмеивался он.
— Да ну тебя!.. Чего пристал, смола.
— То-то ж… — игриво подмигнул ей парень и зашагал по штреку.
— Вот чертяка, какой сильный… Даже косточки захрустели, — пожаловалась Нюра.
Подошла Тоня.
— Он мне так стиснул руку, что до сих пор болит, — жалостливо сказала она.
— Тебе, Тонька, другое дело, а мне за что? — лукаво улыбнулась ей Нюрка.
— За то, за что и мне, — не поняв ее намека, ответила прицепщица.
— Ну-ну, девка, так я тебе и поверила…
Нюрка подошла к вагонетке, припала к ней спиной, раскинув по железным бортам руки, как крылья. Не сводя горящего взора с Тони и затаенно улыбаясь, заговорила в каком-то восторженном отчаянии:
— Эх, Тонька, отобью я у тебя Макара. Вот захочу и отобью, не веришь?
Тоня с изумлением смотрела на Гуртовую, не понимая, что с ней творится.
— Не веришь, скажи? — даже в свете ламп видно было, как зарумянилось ее лицо.
— Ты сумасшедшая, Нюрка, — испугалась ее вида Тоня, — очень мне нужен Макар. «Отобью!» Вот чудачка! — и расхохоталась так, что взмокли ресницы.
— Скрываешь, думаешь, не вижу, — подозрительно сощурилась на нее Нюрка.
— Да ну тебя!.. — сквозь смех сказала Тоня, махнула рукой и пошла к вагонеткам.
Какое-то странное чувство пережила в эту минуту Тоня. Она удивилась, обрадовалась и в то же время испугалась его. Еще никогда до этого ей так не говорили про Макара, и самой ни разу не приходилось отвечать так, как она ответила Нюрке. Что же это такое? Неужели соврала, что ей, Тоне, и в самом деле не нужен Макар и безразлично, что сделает с ним эта вертлявая Нюрка? В эту минуту красивое лицо откатчицы, ее вызывающий взгляд и вольность, с какой она обходилась с Макаром, неприятно задели что-то самое дорогое в ее душе. И она вдруг решила, что теперь не сумеет спокойно видеть Нюрку вечно живой и веселой. И больше уже никогда не будет водить с ней дружбу.
Когда Берта под звонкий лай Жучки и озорной свист Клавы мчала по штреку груженную углем партию вагонеток, в размеренном стуке колес, шуме встречного ветра Тоня ясно слышала: «Тоненькая, Тоненькая, Тоней называлась потому…»
Она невольно стала произносить эти слова вслух, подбирая к ним красивую мелодию, и уже твердо верила, что на всю жизнь запомнит ее…
Женщины из бригады Варвары Быловой разместились в забоях во всю длину лавы. Угольный пласт был тонок — пятьдесят-шестьдесят сантиметров. И к тому же дьявольски крепкий, с холодным, суровым блеском, — без привычки не урубишь. Забойщицам приходилось работать лежа на боку, орудуя поочередно то обушком, то ломиком. Когда в лаве скоплялось нарубанного угля и трудно было передвигаться, его ногами ссовывали вниз.