– Котята живут в сарае. Уже как месяц. Сегодня я отнесу их дедушке, – не поднимая глаз, бормочу я. – А вот третьего хочу оставить себе. Можно?
Марина взмахивает руками, как если бы хотела взлететь.
– Прекрасно! Пока я на работе, вы устроили из дома приют! Чего ещё я не знаю?! Ни одного питомца здесь не будет, так и знайте!
– Брось, Марин, – вступается папа. – Это всего лишь котёнок. Дом большой, еды хватает. Да и Владка обещала за ним ухаживать.
– Нет и ещё раз нет! Он мне все обои подерёт! Или того хуже – ковры загадит! Относите их Фёдору, иначе я сама от них избавлюсь!
Глаза наполняются влагой, а сердце обидой. Реакция мамы вполне предсказуема, но от этого не легче. Я едва держусь, чтобы не сбежать в слезах в свою комнату – так сильно ранит её резкость.
– Значит, так, – бросает работу отец, приподнявшись. Его лицо становится суровым, как и голос. – Либо мы оставляем кота, либо я тебе не помощник.
– Что? – давится она.
– Ты только о себе и думаешь, Марина. О работе, о цветочках своих. А как же дочь? Что с того, если в доме будет питомец? Ты всё равно его не заметишь, потому что кроме бигудей своих ни черта не видишь. И если ты возомнила себя богиней Флорой, то и правь одна. Без меня. Я не стану в корешках копаться.
Мама тщетно ищет опору в воздухе, а во мне зарождается надежда. Крохотная, детская, но весьма крепкая.
– Шантажисты, – выдыхает Марина, театрально держась за сердце. – Так и быть, одного оставим. Но если он прикоснётся к моим кухонным шторкам или горшечным цветам…
Остальное я уже не слышу. Взвизгнув от радости, галопом мчу в сарай, чтобы проведать котят. Оставляю Ночку на месте, а двух других – второго и первого – погружаю в коробку. Они довольно мурчат, точно зная, что их ожидает прогулка. Я и сама свечусь от восторга, пока не выбегаю во двор.
За высоким забором снова мелькает мальчишка. Сосед, изгой и живодёр. Сидя на четвереньках, он ковыряет палкой землю. Так лениво и беспристрастно, как если бы страдал от невыносимой скуки. Он замирает, заметив меня, но лишь на долю секунды, а после снова клонит голову к земле.
Мне хватает мгновения, чтобы приметить фингал под его глазом, ссадины на подбородке и смертельно грустный взгляд. Я выбираю пройти мимо, гордо и безучастно, будто он невидимка – всего-то кошмар, нелепая байка, либо перманентная тень! Однако, уже у ворот, что-то заставляет меня задержаться.
В память ударяет недавняя история отца о детстве. Я точно слышу его голос, воспроизводя в голове каждое слово:
– Когда мне было так же, как и тебе, дочка, у меня по соседству жил старичок. На самом деле стариком он мне только казался, ведь я ещё являлся юнцом... По правде ему было не больше шестидесяти, но местная детвора так и норовила обозвать его злым колдуном. Тогда Саман ничем не отличался от деревни – слухи, склоки, глухая провинция. В то время обвинить кого-то в чернухе было проще, чем смазать хлеб маслом. Но почему его нарекли чернокнижником? Да просто он извечно ворчал, грозил костылём, стоило нам разыграться под повислой берёзой. Гнал поганой метлой, как тех паразитов, хотя мы ничего дурного не делали. А поскольку он являлся моим соседом, я мог сутками не спать, боясь, что старый чародей настигнет меня по ночи, лишит души или заживо сварит в котле. И тогда мой отец, мудрейший и добрый, сказал: «Валер, дед Толик никакой не колдун. Он является таким лишь в ваших фантазиях, ибо вы привыкли слышать только ворчание. Но у всего есть причина. И как только вы её усните, вам перестанет быть страшно…». Я так сильно был подвержен страху и любопытству, что с того дня всячески пытался добраться до истины. И мне удалось. Дед Толик был ребёнком войны и всю сознательную жизнь прожил в одиночестве. Ни брата, ни сестры, отец погиб на фронте, а матушка от болезни. Повезло ему лишь жениться, только вот и любимую судьба не пощадила. Именно она посадила ту берёзку, под которой мы баловались, и которую он так яро защищал. Узнав причину, я распустил ковёр матери, а затем украсил берёзу десятком различных ленточек. Пёстрых, цветных, шёлковых. Подловив меня за «работой», дед Толик расплакался. А потом вовсе смягчился, нередко угощал конфетами и звал на чай. Он больше не был одинок в своём горе, разделив его со всей деревней, ведь каждый поспешил последовать моему примеру. Из берёзы сделали монумент, возлагая цветы, игрушки и даже трогательные письма. Дедушка больше не казался злодеем, а я перестал испытывать страх. Я просто понял дедушку Толика, невзирая на грязные слухи, и всё встало на свои места.