Это так нелепо, смешно. Не хочу его, никогда не хотела, но кто меня слушал. Сегодня не слушаю даже сама. Растекаюсь безвольной амёбой в его объятиях, подчиняюсь, закрываю глаза.
Перестав сражаться с побеждённой одеждой, Саймон возвращается к поцелуям, вновь ласкает губы и шею, присасывается, будто вампир, к сгибу плеча — я судорожно выдыхаю, давлю стон. Больно ведь, а ему нравятся и мои стоны, и покорность. Он жарко дышит мне в шею и чуть придавливает её рукой.
— Ты моя, — шепчет на ухо.
Да, твоя. Если тебе уж так неймётся. Бери, пользуйся. Для кого мне себя хранить?
Какая же я всю жизнь была дура. Невозможная дура.
Обидно до слёз.
— Посмотри на меня. — Он так нежен, обнимает моё лицо ладонью, удерживает в одном положении.
Смотрю ему прямо в глаза. Вижу его черты то чётко, то всё расплывается. Он выглядит так, будто наслаждается тем, что видит перед собой. Словно я — его исполнившаяся мечта. И он очень счастлив.
Ну хоть кому-то из нас происходящее нравится.
Только почему всё так медленно? Зачем все эти бабочки-поцелуи, эти ласкающие прикосновения ладони к лицу?
Он облизывает губы и вновь припадает к моему рту, пьёт дыхание, играет с языком, действует нежно и, как бульдог, вцепившийся в ногу чужака, упорно, упрямо, неотвратимо пытается меня возбудить.
Я так устала.
— Просто сделай это, и всё.
Моё предложение ему почему-то не нравится. Что-то вспыхивает в глубине тёмных глаз, но он не спорит — начинает сначала. Нежные-нежные поцелуи: щёки, лоб, веки, губы, шея. Он покусывает и посасывает мочку уха, дышит так жарко, так влажно — и меня пробирает непонятная дрожь.
Он шепчет:
— Хорошо, — и спускается поцелуями ниже. Ставит ещё засос, будто первого мало, и совсем рядом с ним. Измученная кожа под его губами горит — такой синяк потом вряд ли получиться скрыть. Пытаюсь его оттолкнуть — и теперь он, держа меня за руку, губами скользит по нежной коже запястья, чуть касается его зубами, пробует языком, будто и правда вампир. Смотрит мне в глаза, не отрываясь — гипнотизирует, что ли. Улыбка на его губах довольная, будто моя реакция его радует. Ничего радующего в себе, хоть убей, заметить не могу.
Следующий поцелуй — чувственный, откровенный. Саймон на мне, вжимает в постель сильным тяжёлым телом, тянет за волосы, трахает в рот языком. От его вкуса мне теперь никогда не избавиться.
Запрокидываю голову, пытаясь отдышаться, а он, неутомимый, скользит губами по подбородку, по шее, по горлу, к углублению ключиц.
Дорожка поцелуев уходит ниже, до максимальной глубины выреза блузки. Добравшись губами до ткани, Саймон шумно вдыхает, тянет носом воздух у самой моей кожи, а затем приподнимается надо мной и одним резким движением разводит в стороны плотную ткань. Теперь только юбка скрывает тело, остальное — открыто.
У него взгляд маленького мальчика, разворачивающего заветный подарок, оставленный Дедом Морозом под ёлкой. Даже не пытаюсь прикрыться, держу руки на подушке, где он их оставил. Саймон делает это сам: опускает ладони на мою грудь и так замирает. У него твёрдые пальцы, чуть шершавая кожа, руки горячие — и взгляд, о который можно обжечься.
— Восхитительна, ты восхитительна, — шепчет он, начиная играть. Вверх-вниз, по кругу, чуть сжать, и так много раз, пока у меня дыхание не срывается.
Он доволен.
— Вот так, милая.
Опускает голову и начинает мучить меня уже всерьёз. Он играет языком и зубами с такой звериной сосредоточенностью, с таким старанием, что я всхлипываю и начинаю дрожать. Мне даже больно, такими соски становятся чувствительными, тугими, сжимаются чуть ли не в камешки. Он совсем не жалеет меня: целует, покусывает, вбирает в рот сколько может и, только совсем измучив, отпускает, чтобы тут же вернуться и вновь облизать ещё влажную кожу вокруг соска. Его рот — пыточный инструмент, как и его настойчивость. Пытаюсь потереть освободившуюся грудь, но боль не унимается, напряжение не уходит. Он ловит мою руку, накрывает своей, заставляет себя приласкать. А затем вновь целует и ласкает сосок, ещё зажатый между нашими пальцами.
— Мне больно. — Я говорю правду, но и нагло вру: мне действительно больно, но больше — жарко внутри, тесно, так что хочется выгнуть спину и застонать. Еле сдерживаюсь. Сердце колотится, будто попавшая в силки птица. В голове — кавардак.
Мою попытку сбежать от него он даже не замечает. Вновь возвращается к губам, вновь ласкает шею и поцелуями спускается ниже, рисует ими спирали и завитки на покрывшейся испариной коже. Вновь ласкает грудь — и я извиваюсь под ним, а изнутри рвутся жаркие и откровенные стоны.