Эти вещи, разбросанные, переставленные, следы чужой совместной жизни, голоса, смех, фигуры двух людей, сидящих на диване в обнимку, на которых я старалась не смотреть. Заехавший как-то в гости Семён, дающий пять брату — и замечающий меня, поднимающуюся на второй этаж — и ни слова от него, человека, с которым я якобы изменила. Кирилл — сначала радующийся каждому моему появлению, делящийся школьными новостями, как давным-давно привык. А потом всё глубже, всё заметнее паузы в наших с ним разговорах, углубляющийся, сердце рвущий разрыв.
Сегодня Кирюша сказал мне, что мама Катя ждёт ребёнка. И чтобы я больше не приходила к нему, потому что маме Кате «страшно, что ты её сглазишь, и тогда ребёночка она потеряет, или он родится уродцем. Потому ты, Саша, больше сюда не приходи».
Он назвал меня Сашей, больше не мамой, он меня, как и Костя, Катенькой заменил. Я потеряла всё: дом, место в жизни, двоих любимых мужчин...
Я долго молчу, а потом смотрю собеседнику прямо в глаза. Они у него необычного цвета — один зелёный, а другой синий. На меня словно смотрят два разных человека, но не один из них не человек.
— Теперь ты понимаешь, почему я так поступила? — спрашиваю я.
— Из-за такой ерунды прыгать с моста? — отвечает тот и кривит губы в ухмылке. На щеке появляется ямочка, а в уголке зелёного глаза — морщинки. Кажется, зеленоглазая ипостась не прочь посмеяться над чужим горем.
Я хочу сказать, что никуда не прыгала, что это случайность. Я захлебнулась и почти сразу перестала кричать, но кто-то всё равно бросился меня спасать, так что я ни в чём таком не виновата.
Говорю я другое: то, что давно наболело. Если не ему, то кому?
— Меня никто не любит. И мне не позволяют любить. Моя жизнь без любви абсолютно бессмысленна и пуста.
— Так говорят только подростки. С такими воззрениями, как ты вообще дожила до тридцати трёх лет? — вопрос звучит более строго. Синий глаз полуангела-полудемона ярче блестит.
— Я старалась никому не делать зла.
— Это мы знаем, — отвечает тот и кивает сам себе, — только поэтому с тобой сейчас разговариваем.
Я молчу. Всё здесь выглядит так странно, даже для сна.
— Ну, говори уже, что выбираешь.
В который раз я пытаюсь понять, где оказалась. Что это за место, будто созданное из клубящейся тьмы и мерцающих вспышек яркого света? Кроме них в этом странном сером тумане ничего нет. Я, стул, на котором сижу, и этот странный ангел, без крыльев, но сразу ясно, что не человек. Ну и фантазия.
— Я должна что-то выбрать?
Не помню, чтобы мне что-нибудь предлагали.
— Ясно, — говорит ангел недовольно. — Значит, я выберу сам.
Он смотрит мне в глаза немигающим взглядом, и выглядит это жутко. Хочется отодвинуться, сбежать — мою голову будто препарируют скальпелем.
— О, любовные романы любишь на ночь почитывать? — говорит он и ухмыляется, играя бровями. — Про брутальных демонов? Одобряю!
— Выбор сделан, — звучит механический голос — точь-в-точь такой, каким в метро станции объявляют.
Вспышки света и тьмы за плечами встающего со своего стула ангела стремительно убыстряются, сливаются в одно пульсирующее перед глазами пятно. Невидимый поезд гудит, с бешеной скоростью входит в туннель, всё резко темнеет, меня трясёт, и я вцепляюсь в стул под собой, который, к моему ужасу, тает, и я падаю...
— Эй, чего расселась? С дороги давай. Сейчас господин ехать будет.
Из темноты выплывает чумазая голова. Волосы незнакомца всклокочены, перевязаны грязной тряпкой, во рту не хватает половины зубов. Пахнет неописуемо мерзко — и я чихаю.
Впервые с начала этого странного сна чем-то пахнет.
Внезапно включается свет. Высокое синее небо, деревья вокруг, грунтовая дорога — место вроде как знакомое, но неузнаваемое. Незнакомец носит такие лохмотья, что любой бомж на его фоне — Рокфеллер.
— Он тебя ждать не будет, — говорит чумазый. — Размажет по дороге своим скакуном. — Выражение его лица меняется. — Или тебе только это и нужно?
— Что?
— Внимание его привлечь. Ых. Такая молоденькая, а уже потаскуха. Дурёха тупая, с дороги давай. Проедет по тебе и не заметит.
Он хватает меня за руку — своей чудовищно грязной — и тащит за собой, ближе к деревьям. Вдали раздаётся приближающийся топот копыт и лай целой своры собак.