Он привык, что его мнение — истина в последней инстанции. Он всегда прав — и это дьявольски раздражает, потому что в любви он — абсолютный невежа, козёл винторогий... Воспоминание о рогах слегка отрезвляет благородную ярость, но недостаточно, чтобы не выпалить:
— Так в любви и по жизни я — слепая дура? И ты хочешь стать моим поводырём? Решил глаза мне открыть, благодетель?
Он даже не краснеет. Только глаза ярче блестят.
— А почему нет? Хочу, чтобы ты прозрела. Увидела реальный мир, наконец.
Он... невозможный. Не могу удержаться, взмахиваю руками, и он с довольной ухмылкой пялится отнюдь не в глаза. А затем быстро, как змея нападает, толкает меня спиной на постель и грудь накрывает ладонями. Требовательный, мощный, тяжёлый — ненавижу его.
— Зачем я спорю с тобой? — Целует в висок. — У тебя ж тут — одни опилки. Розовые.
Это звучит настолько нелепо, что не могу промолчать:
— Розовые?
— Мечты маленькой девочки в голове взрослой женщины — очень вредная и опасная для неё и окружающих вещь.
Как он умудряется одновременно быть таким гадом и говорить с такой нежностью, словно восхищается мной?
Он вновь бережно целует меня, вновь скользит по щеке губами и слизывает одинокую слезу.
— Ты такая отрава. — Ещё и претензии предъявляет. — Повзрослей, наконец.
Не даёт забыть о том, какой же он гад.
Борюсь с ним, но он такой сильный, прямо гора, так давит собой. И его руки такие нежные, умелые, он так ласкает... Вскоре он вновь пьёт стоны с моих губ. Ещё один грубый поцелуй-укус превращает то местечко, где шея переходит в плечо, в пылающую рану. Одного не пойму, почему его требовательные прикосновения волной колких искр прокатываются вниз по спине, почему развожу перед ним ноги, почему обнимаю плечи. Он и правда сводит с ума. Наверное, это какой-то гипноз. Я ненавижу его — и извиваюсь под ним, будто он самый желанный на свете мужчина.
Ничего, у него великолепно прокачано умение отрезвлять таких дур, как я, всего несколькими словами:
— Повторяй за мной: «Люблю тебя, Саймон».
— Нет!
Перехватывает мою руку, прижимает к подушке. Его большой палец кругами ласкает запястье, и по телу — под его пристальным взглядом — пробегает дрожь. Почему я могу злиться на него, а моё тело — нет? Он будет хохотать и издеваться надо мной, когда поймёт, насколько сильно всё это меня завело. У меня мышцы ритмично сжимаются в предвкушении. Да, он точно будет смеяться над тем, в кого меня превратил.
Он трясёт головой, словно это на него тут обрушивают весь многолетний опыт по сведению женщин с ума.
— Хорошо, — говорит медленно. — Я понял, это твой способ сказать, что ты хочешь меня.
— Нет!
— Люблю тебя, Саймон? — звучит с вопросительной интонацией.
Закусываю губу.
— Очень хорошо. Ты знаешь, что сказать, если захочешь остановиться. Только очень старайся и будь на все сто убедительной, чтобы я поверил, что если продолжу, то мне будет, что терять. Ну а если не захочешь останавливаться, то я с удовольствием оттрахаю тебя под твои «нет» и «отстань».
Ненавижу его.
— Можешь начинать прямо сейчас. — В его голосе звенит сталь. Он правда зол. — Убеди меня остановиться.
Он сминает в руках край моей юбки. Бросает на меня взгляд — я молчу. Не могу это выдавить из себя. Я его не люблю.
— Ненавижу тебя, Саймон.
Он усмехается, будто мечтал услышать именно эти слова.
Глава 11. Вместо тысячи слов
Грубая плотная ткань трещит в его сильных руках. Он безжалостно разрывает юбку от подола до самого пояса. Мышцы вздуваются, реки вен становятся ещё заметней. У него невероятно красивые руки — всегда было так, но впервые я позволяю себе это заметить. Сознание будто раздвоилось: одно отмечает каждую подробность происходящего, второе бросается в бой.
— Что ты творишь! У меня только одна юбка!
— Была, — отвечает он безмятежно. — И это не юбка, а тряпка. Моя женщина никогда не будет носить такое уродство.
Он продолжает рвать юбку на части. Верх сшит из нескольких слоёв ткани, и, не разрезав, даже силачу его не порвать. Возиться с завязками, видно, выше достоинства Саймона. Он поступает иначе — разрывает ткань так, что в итоге на мне остаётся лишь красный пояс — и больше ни клочка одежды. Он всё забрал у меня.
— Такие грубые вещи, милая, не для тебя, — говорит он, швыряя обрывки за спину, куда-то на пол. — Выглядишь, кстати, великолепно. Не знаю, правда, что ты там пытаешься своими крохотными ладошками прикрыть.