— Знаешь что? — говорю очень спокойно. — Я хочу помыться. Немедленно. И потом я с тобой поговорю. О тебе, твоём демоне, об изменах, о том, в чём ещё я виновата перед тобой. Но не раньше, как помоюсь, чёрт тебя раздери.
Он пытается спорить — и я молча показываю ему средний палец правой руки. У него становятся такие глаза... Боже мой. Закрываю лицо ладонью. М-да, кажется, этот мир как-то странно воздействует на меня. В жизни не вела себя так.
Лицо горит всё то время, пока слуги таскают в соседнюю комнату вёдра с кипящей водой.
Несмотря на все мои «нет» и «не надо», в ванную комнату Саймон приносит меня на руках. Я замотана в простыню на манер римских патрициев, но сильно сомневаюсь, что снующие туда-сюда люди с вёдрами и банными принадлежностями видят во мне уважаемую патрицианку. Всклокоченные волосы, следы страстных поцелуев на обнажённых частях тела и отсутствие нормальной одежды — всё, думаю, очевидно для всех. Женщины бросают на меня осуждающие взгляды, и что тут скажешь: «Я здесь не по своей воле»? Никто не станет слушать, да и работает вечное: оправдывающийся виноват. Всё это так неприятно, как и масленые взгляды мужчин.
Не могу дождаться той счастливой минуты, когда все эти люди уйдут.
Стоящая в центре помещения широкая деревянная бочка наполнена больше чем наполовину, и очень хочется сказать: «Воды уже хватит, большое спасибо», — но как-то с языка не идёт. Не знаю почему, но не могу этим людям даже слова сказать, как девчонка, робею. Получается только губы кусать и сверлить Саймона взглядом.
— Я хочу остаться одна. Ты не мог бы выйти прямо сейчас? Мне очень нужно, — почему-то ему, всесильному князю-демону, сказать это легче, чем слугам.
Вместо ответа Саймон скрещивает руки на груди. Нет, выглядит он хорошо, с такими-то бицепсами, но народ сочинил, похоже, именно про него: сила есть, ума не надо. Мог бы и догадаться, что мне нужно, а не вздёргивать бровь в немом вопросе, заставляя при чужих объясняться.
Оглядываю небольшую комнату: каменные стены, лавки по кругу. В углу располагается неприметная на первый взгляд дверь, и, похоже, туда мне и нужно. Поправляю сползшую с плеча простынь, перехватываю взгляд женщины, которая как раз принесла ведро с чем-то вонючим и маслянисто блестящим. Нет-нет, этого буро-зелёного с кусочками тины в моей ванне точно не будет.
— Пожалуйста, не надо, — едва успеваю её остановить. Улыбаюсь. — Унесите это, пожалуйста...
На её лице словно написано: «Ты это что, серьёзно?»
— Ладно, оставьте это здесь. Я справлюсь сама, большое спасибо.
Она уходит с таким видом, будто я вместо осетровой икры выбрала кабачковую. Женщина так искренне возмущена, что даже хочется догнать её и извиниться. И, может быть, разузнать, что за грязь она пыталась вылить в воду. Остаюсь на месте. Есть проблема, которую я должна решить немедленно, вот прямо сейчас, пока в комнате, кроме нас с Саймоном, никого нет.
— Мне нужно сходить в туалет. Пожалуйста, выйди.
В открытую дверь вновь входит слуга с двумя вёдрами, за его спиной — трое мужчин с тем же самым и одна женщина со стопкой полотенец или чего-то подобного. Всё, это больше невозможно терпеть.
— Уйдите все, пожалуйста. Хватит. Спасибо большое за помощь, но я хочу остаться одна.
Моих слов мужчины будто не слышат. Поворачиваюсь к Саймону. Тот смотрит на меня, вздёрнув бровь и скривив уголок рта — издевается. Наконец говорит:
— Все вон! — и через мгновение в купальне никого не остаётся.
Иду к той неприметной двери в углу, пытаясь не запутаться в полах длинной простыни. Открываю — а там кладовка и никакого туалета, даже самого примитивного. Швабры, тряпки, ведра, что угодно, но главного — нет.
Саймон хмыкает за спиной. Поворачиваюсь.
— Держи, это тебе пригодится. — Он явно надо мной издевается.
Вручает мне вазу с крышкой и удаляется.
— Скажи, как закончишь, — говорит уже из спальни, пока я рассматриваю новоприобретение.
— А ты скажи, что шутишь.
Он почему-то вздыхает.
— Да какие уж шутки. Сколько проблем из-за того, что в твоей голове ветер гуляет.
А это к чему? Но дверь закрывается, а у меня — срочное дело, чтобы задумываться над бухтением Саймона.
Подозреваю, что в возрасте годика-двух я сидела на ночном горшке, пусть этого и не помню. Повторять детский опыт, будучи взрослой, — дико, нелепо, смущает до крайности.
Вернувшийся Саймон удерживается от комментариев.
— Давай я помогу тебе забраться в ванну. И сними с себя, наконец, эту тряпку.
Прижимаю её крепче к груди.
— Я надеялась, что ты позволишь мне помыться самой.
— Зря.
Он стягивает рубашку через голову и швыряет её на лавку. Мне достаётся острый взгляд.