— Вот так, смотри на меня. — Его щёки красные, глаза шалые. Тянет меня за волосы. — Да, вот так.
Всё происходит очень быстро и грубо. Он держит меня за волосы от начала и до конца, контролирует всё, двигается сам, смотрит в глаза. Они у него какие-то дикие. Словно о том, как я стою перед ним на коленях, принимая его, он полжизни мечтал. И он не останавливается, несмотря на мои стоны и невольные слёзы.
— Да, вот так, — говорит он, терзая горло. Дышать не могу, давлюсь, но он не останавливается, вообще не жалеет меня. — Бери до конца, как ты умеешь. Давай.
Секунды растягиваются в минуты, а то и часы.
Когда он освобождает меня, хватаю воздух открытым ртом, глаза полузакрыты, я совершенно измучена. Но он не позволяет осесть, заставляет стоять перед ним на коленях. Всё заканчивается под хлюпающие звуки неистово двигающейся по члену ладони. Его рука в моих волосах сжимается в кулак — больно, и я вторю его тихому стону. Всё. Уже всё, наконец. Всё лицо в его сперме, немного попадает и в рот. Но я даже рада, ведь всё наконец-то кончается.
Он гладит моё лицо ладонью, заставляет облизать пальцы.
— Смотри на меня. Помнишь, с кем ты сейчас?
— С извергом, — получается прохрипеть полушёпотом.
Он кивает.
— Ага, я — твой изверг, и меня зовут Саймон. Не Костя.
Он рывком заставляет меня встать. И я знаю, что он сделает, ещё до того, как его ладонь втискивается между ног.
— Ты вся мокрая, лгунья. Тебе понравилось.
— Нет. — Увы, но части меня приходится лгать. И это совсем ненормально.
Он подносит свои пальцы ко рту, лижет кончики — ухмыляется. Глаза — серьёзнее некуда.
— Как-то неубедительно. Но раз ты споришь с реальными фактами, то мой долг помочь тебе их признать.
Мы боремся, я проигрываю — и получаю своё наказание. Он прижимает меня к своей груди спиной, наклоняется вместе со мной и — с неожиданной заботой, без грубости — использует пальцы. Он не останавливается до тех пор, пока не получает от меня обессиленное наслаждением «да».
— Громче.
У него абсолютно волшебные руки.
— А-ах... Боже, да... Да, Саймон!
Глава 14. Разговор слепого с глухим
Это какое-то безумие. Мир вокруг — фантастический, но поведение Саймона вообще необъяснимо. Сижу в его объятиях в воде совершенно без сил. Доверчиво опираюсь спиной на его грудь, позволяю омывать лицо водой и нежными прикосновениями. Он осторожно меняет позу и начинает меня целовать — бережно, трепетно. Измученные губы всё ещё ноют, горло болит, и вообще — не будь его здесь, я бы расплакалась.
Конечно, всё это можно пережить и забыть, но становится ещё обиднее, когда злое чудовище вновь превращается в идеального возлюбленного. Даже в глазах Саймона нет теперь ни холода, ни пустоты. Я бы сказала: так смотрит любящий человек, если бы буквально несколько минут назад не видела в нём способного на насилие и жестокость мужчину.
Как только он меня отпускает — отворачиваюсь. Я бы высказала ему всё, а слов нет. Не могу понять, что со мной. Такое чувство, что внутри что-то горело, пылало огнём, а теперь там только остывающий пепел.
Спорить с ним, сопротивляться ему — как биться головой о стену. Тебе больно, а ему всё нипочём.
— Давай я тебе помогу.
Он — как присмиревший зверь, забывший о том, что только что рычал и бросался в атаку с ощеренными в ненависти клыками, острыми когтями. Даже его голос — тихий, наполнен чем-то похожим на нежность. Я не понимаю его, не понимаю и всё. Ну почему он такой непоследовательный? Почему он всё время меня обижает? Сначала ломает, а затем собирает осколки, и что, думает, что так добьётся любви? От этой мысли плакать хочется ещё сильней. Вот такой, как сейчас, нежный, заботливый, он совсем неплохой. Почему он не может всегда вести себя по-человечески?
Он не причинил мне большого вреда, всё пройдёт. Когда-то забудется и то жуткое ощущение: будто я — щепка, попавшая в центр урагана, и мной владеет стихия, а я противопоставить ей ничего не могу. И у этой стихии есть имя, её зовут Саймон. Что он выдумает в следующий раз, что захочет сделать с игрушкой? Я всё ещё слишком хорошо помню, как не могла дышать, как полностью лишилась контроля, и это он решал: дать мне глотнуть немного воздуха или не дать.
Он осторожно помогает мне выбраться из ванны, вытирает меня, помогает надеть то, что женщины принесли: тонкую длинную сорочку, а поверх неё — красивое платье из светлого шёлка. Отводит меня в комнату, усаживает в кресло, расчёсывает мне волосы, заботится и служит, будто из хозяина превратился в слугу. Мы молчим. Иногда я смотрю на него: его нахмуренные брови, складки у рта, плотно сжатые губы. Он — как грозовая туча, но не рядом, а там, вдали, кому-то, возможно, себе самому, обещает громы и молнии. Он словно обиженный ребёнок, сломавший куклу и старательно пытающийся всё исправить. Мне его даже жаль, но я так устала. В первую очередь — от него.