Глава 17. Её порыв, его надежда
В его взгляде больше колкого льда, чем страстного пламени. А я, честно признаюсь, предпочла бы... Чёрт, даже себе я не в силах честно и откровенно сказать, что хочу от него большей решительности и меньшего самоконтроля. Я совершенно безумна. Мне б со стыда сгореть — а я смотрю на него, великолепного мужчину, и кусаю губы. Может, этот демон меня чем-нибудь отравил? Каким-нибудь сводящим с ума ядом? Потому что да, мне кажется, я сумасшедшая.
— Зажатая, нерешительная лгунья. Хочешь одно, делаешь противоположное, — Саймон спорит со мной, будто слышит каждую мою мысль.
Качаю головой: нет, нет. Молитвенно складываю перед собой руки. Нагло вру, глядя ему прямо в глаза.
— Я одного не пойму: почему ты всегда себе лжёшь? — Он двигает челюстью, словно боксёр перед боем. — Будь на тебе трусики, они бы сейчас были насквозь. А когда были, в моём мире, ты вечно строила из себя чёрт-те что.
Он закрывает глаза, и вот он — призрачный шанс всё изменить, сбежать, наконец, а я жду, едва дыша, и даже пальцем не могу пошевелить. Или не хочу? Вот в чём ужас — я больше не могу себе доверять.
— Признайся: ты трогала себя, когда от меня убегала? М-м?
А вот это уже совершенно оскорбительное предположение.
— Нет, никогда.
— Верю, но лучше бы «да». — Он хмыкает. — Костик мне иногда даже выпивку в подарок присылал. После наших с тобой игр ты становилась совершенно дикой в постели, не давала ему спать до утра. Помнишь это? Может, я лгу?
Он вновь говорит гадости обо мне, но это привычно, и о своём брате, но в этот раз мне даже не больно. Словно всё внутри отгорело и даже успело остыть. Непонятно лишь, когда это случилось со мной.
— Говори о нём что угодно. Мне всё равно, — бросаю, как кость собаке, но он не хочет быть псом.
— А мне — нет. Ты ведь такая верная, любящая. — Почему-то его слова звучат как страшные оскорбления. — Ему, кстати, тоже всегда было любопытно, когда же ты перестанешь врать. Хотя бы себе.
— Он знает, что я любила его и была ему верна.
— Угу. — Саймон кивает. — Бы-ла верна. Лю-би-ла. Больше не любишь. А значит, никогда не любила по-настоящему. Любовь сильней мелкой обиды.
— Мелкой? — Если бы я была собакой, то у меня бы шерсть поднялась на загривке. Я человек — и сжимаю кулаки под прикрытием складок платья. — Он изменил мне, обманывал, судя по твоим словам, даже дольше и с большим числом женщин, чем я считала. Он вышвырнул меня из своей жизни. И это всё — мелочь?
— Для настоящей любви — да, это мелочь. Если бы ты его по-настоящему любила, то давно бы приняла его выбор, тихо радовалась бы, что он любим и любит, пусть и больше не тебя.
Он это серьёзно сейчас?
— Да, тебе бы было одиноко без него, но ты бы его и его избранницу не ненавидела. Ты могла бы на них смотреть, говорить с ними, ты бы не уходила из их жизни навсегда, хлопая дверью. Ты бы ничем не вредила им, и не становилась между ними, если, конечно, они и правда любят друг друга, а не обманывают и обманываются.
Никогда не думала, что Саймон так романтичен. Не знаю даже, что на это сказать. Возражения застревают в горле, как что-то чужеродное, колючее. Так, как он говорит, разумеется, я не любила. Не могу ему врать.
— Ты говоришь о какой-то идеальной любви.
— Я говорю о безусловной любви, единственной настоящей.
У него лицо человека, играющего в покер. Ни одной эмоции не могу прочитать. Но что он крайне взволнован — несомненно. Он от меня что-то скрывает?
— Если так, то... — Это чертовски сложно сказать, но чёрт всё дёргает и дёргает за язык. Почему-то не могу промолчать. — Если говорить о такой идеальной любви, то Костю я никогда не любила.
Саймон подходит ко мне, останавливается в полушаге от моего кресла. За счёт того, что я сижу, а он стоит, нельзя не заметить его состояния. Между нами будто воздух искрит, так сильно он хочет меня, и я — его, кажется, тоже. Что со мной? Кругом идёт голова. Комната перед глазами качается, и единственный, за кого я могу уцепиться взглядом, чтобы остаться в сознании — это он, прежде ненавистный Саймон.
Почему-то теперь он другой. Я не ненавижу его. Я не понимаю, что со мной происходит. Неистово колотится сердце.
По щеке катится слеза, и я пытаюсь скрыть это от его взгляда — без успеха. Мне приходится поднять голову, а всё его требовательная рука, держащая меня за подбородок. Смотрю в его глаза, хотя хочется зажмуриться, такой гнев, такое восхищение, такой хаос чувств я вижу в нём. Это как ядерный взрыв, пугающе и красиво, и смертоносно для всего существующего.
— Дошло, наконец? — говорит он сердито. — Ты даже не представляешь, как сильно я хочу тебя наказать. Влезть к тебе под кожу. Вытрахать из тебя дурь, все её остатки. Ты могла бы быть уже вечность моей — и была бы абсолютно счастливой.