Сколько ни говори «мёд», во рту слаще не станет. Но Саймону удаётся и народную мудрость сломать. Каждый раз, когда он повторяет, что с ним я была бы счастливой, каждый раз, когда так явно показывает, что я желанна, каждый раз, когда вспоминает свои обиды из-за моей холодности — я неожиданно для себя начинаю смотреть на мир его глазами. Пусть это длится мгновения, но его слова и чувства — как кислота, по капле разъедают защиты, и его правда постепенно становится моей правдой.
А когда он вот так, как сейчас, наклоняется ко мне и долго сладко и нежно целует, то даже тени Кости в моей голове не остаётся, весь мой мир занимает всего один человек. И это — проклятый, невозможный, мерзкий, совершенный и восхитительный Саймон.
Он отстраняется, и я не понимаю, что происходит, почему он, необходимый сейчас, как воздух, которого так не хватает в груди, оставляет меня. Почему он смотрит на меня с такой грустью и разочарованием. Почему увеличивает расстояние между нами и садится в кресло вместо того, чтобы довести начатое до логического конца, в котором холодному разуму не будет места.
— Всё, что требовалось доказать, — говорит он, проведя подушечками пальцев по нижней влажной ещё губе. — Ты не сможешь решиться взять то, что тебе нужно, даже если будешь от голода умирать. Ты будешь провоцировать, играть в недотрогу, вынуждать пойти в отношении тебя на насилие, но сама не сделаешь навстречу даже крохотного шага. Ты никогда ни на что не решишься.
— Это неправда, — вырывается у меня к собственному крайнему изумлению. Мне бы помалкивать, тихо радоваться, что он оставил меня в покое и явно хочет сдержаться, а я... нет, даже не могу назвать это чувство.
Если прежде мне не нужно было от него ничего, то сейчас — нужно что-то. Что именно — не могу сформулировать. Знаю лишь, что его выражение лица и скрещенные на груди руки, и взгляд, в котором больше печали, чем я когда-либо видела, меня огорчают. Настолько, что я встаю с кресла и иду к нему.
Всего один шаг, но.
Он смотрит на меня, будто не верит тому, что видит. Я и сама себе не верю, преодолевая это крохотное расстояние и опускаясь перед ним на колени, хотя он не только не требовал, но и не просил.
Кладу руки на его ноги. Его брюки сделаны не из ткани. Это хорошо выделанная тонкая кожа, и она тёплая под моими ладонями, приятно гладкая. Держусь за это ощущение, как и холодной твёрдости пола под ногами. Смотрю вниз, невольно замечая, как бурно вздымается грудь. Вырез платья низкий, квадратный, полукружья грудей прикрыты лишь кружевами, платье довольно свободное — но дышать тяжело, задыхаюсь.
Он накрывает мою руку горячей своей, берёт запястье в кольцо длинных пальцев. Я так волнуюсь, что, кажется, сейчас лишусь чувств. Я буквально оглушена едва различимыми в обычной ситуации звуками скольжения его большого пальца по нежной и тонкой коже запястья. Я чувствую каждую клеточку маленького кусочка тела, где проступают вены и где он меня ласкает.
— Делай всё, что захочешь. — Его голос тихий, низкий, соблазнительный донельзя. — Уйди... или останься.
Мне кажется, если я сейчас встану, то не смогу сделать и шага, подведут ноги. Остаться — выбор не лучше. Не могу понять, что я творю. Если честно, я в ужасе — и не делаю ничего. Только стою на коленях, опустив голову, и рассматриваю, как красиво лежат на камнях складки платья. Не упасть туда бездыханной — моя основная задача. В ушах шумит кровь.
— Давай, я тебе помогу, — негромко говорит Саймон.
Он медленно убирает руку — такое чувство, что он боится меня напугать. А затем звякает пряжка ремня, и я понимаю (как будто раньше не понимала, зачем себе врать?), как именно он мне помогает. У меня лицо горит, а когда шуршание и звяканье стихает, и я поднимаю взгляд — всё тело как пламенем ожигает.
У него очень большой и с каждым мгновением, кажется, становится всё больше и твёрже. Он уже влажный на кончике и тёмный от прилившей крови. По стволу ползёт прозрачная капля, совсем не похожая на каплю росы. Острый мускусный запах щекочет нос.
Мне бы сбежать — а я не могу (и не хочу) даже пошевелиться.
— Не спеши. — В его голосе слышны низкие интонации демона, так что это — не лучший совет.
Целую головку и пускаю в рот самый кончик. Ресницы опускаются сами, когда я начинаю его ласкать.
Мне этого правда хочется?
Да.
Саймон низко стонет и запрокидывает голову, на горле заметно дёргается кадык. Он держится за подлокотники кресла с такой силой, что ногти выделяются на фоне побелевших от напряжения пальцев. По моей коже проходит волна тепла, соски сжимаются под тканью платья — или их сжимает невидимая рука и перекатывает между пальцев тугие горошины.