Я читаю его как открытую книгу — правда, всего один разворот, когда на других страницах скрываются тайны, которыми он не хочет делиться со мной. И, разумеется, я могу ошибаться — в прошлом он приложил достаточно сил, чтобы уверить меня в своём поистине дьявольском нраве. И я всё помню. Да и как такое забыть? Но проснувшиеся чувства сильнее прежних обид. Мне хочется ему верить.
И каждое новое его слово, взгляд, жест убеждают: я зря боюсь, что всё это окажется одним большим розыгрышем.
— Я не могу так тобой рисковать, — он шепчет мне в волосы, и я прижимаюсь к его груди. Мои ладони на его широкой спине, и я чувствую сквозь одежду биение его сердца. — Давай оставим всё, как есть. Давай, ты забудешь всё, что услышала.
Но я не хочу забывать. Не хочу больше видеть в нём только мерзавца. Я привыкла называть его так, ненавидеть, обижаться, возмущаться, я даже свечи ставила в церкви и молилась о том, чтобы он благополучно исчез из моей жизни. Да, я хотела избавиться от него — досадной помехи, вечного раздражителя.
Намёков достаточно, чтобы понять — я делала ему больно, не осознавая того.
Если он пришёл в мою жизнь за той, которую так бесконечно любил, и нашёл её отражение — меня — в объятиях другого, десятки, сотни, тысячи раз услышал от неё — от меня: «Я тебя не люблю», — то даже представить себе не могу ту боль и тот гнев, который он чувствовал, когда я раз за разом отвергала его. И это лишь в одной жизни — единственной, которую я помню. Но были и другие. У меня нет веских причин думать так, но я знаю, просто знаю, пусть и не могу ни доказать, ни даже вспомнить, как это было. Я знаю — я верю.
— Я не могу вновь тебя потерять, — шепчет он. В его голосе нежность, которой не может быть у того, кто вечность ведёт себя как капризный, испорченный властью засранец, как мужчина без чести, позёр, как... как Саймон.
— Сколько раз?
Он знает, о чём я спрашиваю: сколько раз я у него на руках умирала?
Вместо ответа он накрывает мои губы своими и целует пронзительно нежно, и ещё раз, и ещё — не знаю, почему я считаю. Но он целует меня вот так — невинно и проникновенно до слёз — не меньше дюжины раз. И каждый следующий наш поцелуй отчаяннее предыдущего, так что сердце от боли сжимается.
Мне страшно даже представить, как один раз любимого потерять. Я помню, как убивалась, когда у нас всё окончательно рухнуло с Костей. А если бы я увидела его смерть, если бы он умер, потому что я ему не так что-то сказала? У меня бы сердце в груди разорвалось. С такой виной и болью я бы не смогла больше жить.
А Саймон — всё ещё человек, способный чувствовать, борющийся за потерянную любовь, сражающийся с судьбой за своё счастье.
— Сколько лет?
Он молчит — значит, много. Я знаю о восьми годах с нашей первой встречи в той жизни, которую помню.
«Как ты смог это выдержать?» — просится на язык, но я молчу и глажу его по спине. Даже спрашивать о таком больно.
Как он, теряя любимую раз за разом, находя её в объятиях других, не превратился в самого дьявола? Наверное, изначально он был чистым, как ангел. Но этот ангел — помня его поступки, да даже сегодняшние — давно пал и измазался в грязи.
Мне больно за него. И только разум пытается бороться с чувствами, напоминает, сколько раз я была обманута им, сколько раз он насмешничал и унижал словом и делом. Но каждое воспоминание о пережитых по вине Саймона унижениях, содержит в себе и причину его отвратительных, мерзких поступков. Я открыто показывала всему миру и говорила ему в лицо, что Костю — другого — люблю. Саймон ревновал и бесился так, будто я ему правда принадлежала и изменяла ему прямо у него на глазах. Это было, я ничего не придумала. Жгучая, чёрная, гневливая ревность Саймона была со мною с первой секунды, когда наши взгляды встретились в том ресторане, где мы с Костей отмечали день свадьбы. Я никогда этого не забуду... Хотя мне ли зарекаться?
— А о себе ты мне хоть раз рассказывал? — И всё-таки я хочу знать.
— Да, но ты мне не верила. — Саймон невесело хмыкает. — Этот мир первый, в котором ты помнишь предыдущую жизнь и готова слушать то, что прежде называла исключительно бреднями. И это первый мир, где я у тебя — снова первый.
Он целует мне руку, кончики пальцев, кожу согревает его дыхание, а в его взгляде — любовь. Это любовь. Я же не слепая.
Пусть я не знаю подробностей, но суть нашей истории мне понятна: мы любили друг друга так сильно, что ни смерть, ни годы, ни другие мужчины — ни женщины, которых у него, знаю точно, тоже было немало — не смогли у него эти настоящие чувства отнять.
— Прости, но больше я тебе ничего не скажу.
У меня сердце колотится прямо в горле. Смотрю на него — прекрасного, сильного, с другой — совершенной, а не чёрной от ревности и гнева душой.