Он пробует ещё раз:
— Прости меня, Саша. Простишь?
Я мечтала услышать извинения Саймона много лет, искренние извинения, и что же? Получила их, чтобы тотчас понять, что мне они не нужны. Не знаю когда, но я его уже простила.
Этот долгий день в спальне не кончится, наверное, никогда. Саймон кормит меня прямо в постели, не позволяя касаться тарелок, и поит, придерживая бокал с вином у моих губ. Он ухаживает за мной, касается с нежностью, со страстью целует. Мы вновь и вновь занимаемся любовью. У его желания чуткий слух, оно поднимает голову, стоит мне открыть глаза или вздохнуть поглубже сквозь полудрёму. И вот он вновь склоняется надо мной и приветствует моё пробуждение чувственным поцелуем.
Он не останавливается — а я не прошу его остановиться.
Я исцелована и обласкана им с головы до пят, совершенно обнажена и по правде не силах даже сама сходить в ванную. Я никогда не чувствовала себя такой желанной и такой утомлённой из-за бесконечной любовной игры. Всё ещё так ново и ярко, и совершенно, что, разумеется, отдаваясь ему, я не сплю, но потом, стоит голове коснуться подушки, и я лишь краем сознания отмечаю, как он обтирает моё тело влажной тканью, как поднимает спящую на руки, чтобы прислуга могла сменить бельё. Он никак не может насытиться мной, ему всё мало. И каждый раз в моменты наивысшего напряжения я вижу, как он меняется. Над нами раскрываются демонические крылья, растут рога, глаза темнеют до непроглядной черноты — мой Саймон становится демоном.
Одного не пойму, где мой страх перед ним? Где отвращение?
Их просто нет. Стоит мне встретиться с его глазами, наполненными тьмой — этими вратами в бездну, как все страхи уходят, и я полностью принимаю его, не разделяя на демона и человека. Моё желание пылает, как солнце, прокатывается по нутру огненной лавой, стекает пульсирующей в предвкушении тяжестью вниз, раскрывает всю меня перед ним — и в какой бы позе и как именно он ни хотел меня взять, я всё-всё от него принимаю.
В нём нет ни стыда, ни запретов — и во мне тоже.
Он творит со мной невозможные вещи. Он балансирует на краю потери человеческой формы, никогда не отпуская себя до полного обращения в уродливое страшилище, но о сверхчеловеческих возможностях его изменённого состояния с каждым разом я узнаю всё больше и больше.
Меня завораживает крепость и сила его крыльев, тепло и дрожь обтянутых кожей мышц под моими руками, когда он любит меня, держа нас на весу над постелью.
Я узнаю, как чувствительны его рога. Как он загнанно задыхается, когда я ласкаю их кольцами пальцев рук и облизываю и целую, точь-в-точь как его естество.
Ему нравятся прикосновения к хвосту, к любой его части, и я знакомлюсь с ним очень и очень подробно, пока Саймон лежит на животе, распятый и изнемогающий из-за силы своего наслаждения, рычащий, как зверь, и зовущий меня дьяволицей.
Он спускается с поцелуями вниз от моих губ к шее, от шеи к груди, от груди к ямке пупка — и уже там я чувствую это и даже вижу: длинный, тёмный, раздвоенный на конце юркий язык. То, что он им вытворяет потом — неописуемо горячо и ни на миг не страшно или противно.
— Я только попробую, — уговаривает он меня шипящим шёпотом, когда я пытаюсь его остановить, а затем нагло нарушает все свои обещания.
С ним мне так хорошо, как в раю... как в аду? С ним мне хорошо где и как угодно.
Я вся как оголённый нерв под его языком, губами, руками. Я не могу сдержаться — кричу и плачу, в муках рождаясь в мире чистого (грязного и распутного) наслаждения. Я пульсирую и дрожу, будто сквозь меня электрический ток пропускают, когда наши тела сливаются в единой целое. Он во мне так глубоко, так полно, что это едва возможно терпеть — и я не терплю, даже не могу сказать, сколько раз под ним и над ним я кончаю.
Это невероятно, дьявольски и божественно. Вряд ли возможно испытать большее наслаждение. Меня несёт чувственный поток, я совершенно себя не контролирую, и говорю ему то, что он требует:
— Люблю тебя.
— Обожаю.
— Только твоя.
А он вознаграждает меня быстрыми, чёткими, резкими ударами бёдер, из-за которых белый туман пульсирует в моей голове и все мысли сбегают, как птицы и звери от зарева лесного пожара. Я вся горю от кончиков волос и до пальцев ног. Я вся как в огне и мокрая насквозь.
Он контролирует всё, даже дыхание. Его когти впиваются в шею сбоку, ладонь давит на гортань, и я хватаю ртом воздух, бьюсь под ним на грани потери сознания — и извиваюсь на его твёрдом члене, сдавливаю его изо всех сил — и мы вместе, задыхаясь, умирая, возрождаясь, кончаем.