Но я встаю, открываю глаза — и молчу. У меня просто нет слов, даже благодарности за изгоняющее усталость волшебное зелье. Бокал забирают из моей ослабевшей руки так, что я это едва замечаю.
Саймон стоит прямо передо мной. И я бы сказала, что не узнаю его, но это ложь. Он самый красивый и опасный мужчина, которого когда-либо носила земля в этой, прошлых и следующих жизнях. Он выглядит великолепно, ослепительно, и я даже щипаю себя за руку. Это не сон, я и так знала, но боль помогает перестать вести себя с откровенностью теряющей трусики при виде кумира фанатки. Молчать не могу, но этого от меня и не требуют. Мужчины тоже любят ушами, так что я не считаю, что мои дифирамбы ему — что-то лишние. Я долго восхищаюсь им, рассыпаюсь в комплиментах, как престарелый ловелас, обхаживающий вчерашнюю школьницу, я совершенно бесстыдно ему льщу — э-э, нет, я говорю чистую правду. Он — будто бог, сошедший на землю. Он великолепен.
Саймон и так знает это, но ему приятно слушать меня, и его скулы мило розовеют, как и мочки ушей. И мне стоит немалых усилий ничего про это ему не сказать. Ему дьявольски идёт быть смущённым.
А потом он открывает рот, и все собравшиеся здесь узнают, что я — богиня. Закрываю ладонью глаза и смеюсь. Он совершенно не Саймон, не тот, кого я столько лет знаю. Его комплименты изысканы, а низкий рокочущий голос — как обольстительный яд, проникает прямо в душу, цепляет, отравляет желанием слушать ещё и ещё.
Он вгоняет меня в краску. У меня не только лицо, но и шея, и грудь покраснели. А он всё поёт и поёт оды моей красоте.
— Ты преувеличиваешь! — спорю я, и он восклицает:
— А ты преуменьшаешь!
Слуги как раз приносят затребованное им большое зеркало, и наш спор резко стихает. В отражении — Саймон, прекрасный принц, и, наверное, я, только другая, не такая, как всегда. И дело даже не в причёске, не в жемчугах в волосах, и не в расшитом серебром лавандовом платье с нежными, едва прикрывающими грудь кружевами. Моя кожа светится, губы припухли, нежны и блестят, будто я только что слизала с них клубничный сок. Глаза сияют, будто та девушка в отражении счастлива и наполнена надеждами, и мечтает о чём-то светлом и очень хорошем. Она смущённо улыбается и бросает обольстительный взгляд из-под густых тёмных ресниц. И эта девушка — я.
Саймон сокращает между нами расстояние, кладёт мне одну руку на талию.
— Ты прекрасна.
И я не могу спорить с ним, потому что зеркало не может врать. Та девушка в отражении прекрасна. И она — это я.
Саймон наклоняет голову и целует мне плечо, то самое, где оставил укус. И на секунду я боюсь, что сейчас он повторит, оставит новый след на моей коже — и хочу этого, хочу, чтобы все знали: он — мой.
Желание исполняется мгновенно. Когда Саймон выпрямляется, я вижу тёмный круг в том месте, где шея переходит в плечо. Слишком ровный для следов зубов демона.
— Что это? — Я касаюсь плеча, пытаюсь нащупать, но понять невозможно, и я вплотную подхожу к зеркалу.
На мне печать, татуировка, тавро, не знаю, как это назвать, но на мне — его метка. Других следов нет, вообще ни одного, хотя Саймон был очень несдержан. Я касаюсь кожи, где точно знаю, что были синяки и засосы, но там ничего нет, и даже ничего не болит. И соски больше не ноют. Я чувствую себя обновлённой — но на мне остаётся его тавро, как на домашнем животном.
Он говорит прежде, чем я выскажусь:
— Да, я тебя не спросил. Да, это моя печать. И да, теперь ты всегда будешь носить мой знак, чтобы никто даже не смел к тебе прикоснуться.
Опять двадцать пять. Мы опять возвращаемся к тому, что он мне не доверяет.
— Ты слишком красива, чтобы оставаться ничьей.
— Нормальные люди, — бросаю решительно, даже зло, — решают эту проблему иначе. Не магические татуировки своим женщинам ставят, а предлагают руку и сердце.
Он притворяется, что не понимает.
— Что-что предлагают?
Ох, ну здравствуй, Саймон, давно тебя не было.
Я шумно вдыхаю и бросаюсь в бой:
— Предлагают жениться.
Он недолго молчит.
— Тебе штампа в паспорте не хватает? Если ты не заметила, тут и паспортов нет.
— Это я понимаю. Как и то, что штамп на мне ты уже поставил.
Он усмехается.
— Можно и так сказать, жёнушка.
Он касается пальцем метки, и меня с ног до головы дрожью пробирает. Затем целует её — горячо, горячо! — и шепчет мне на ухо:
— Ты ведь согласна быть со мной в горе и радости, а смерть пусть лесом идёт?
Глава 22. Женщина претёмного князя
Время то стоит, то неудержимо несётся вперёд. Оно, как ветер — то его нет, то не знаешь, где укрыться.