— Обычная девушка, ходящая за козами, толкнула бы меня в грудь и закричала: а ну живо помойся, грязнуля, от тебя смердит! А ты такая милая, нежная, как цветок. Я заинтригован. Может, ты всё-таки не пастушка, а заскучавшая леди, пустившаяся навстречу приключениям? Ты уверена, что тебя не ищут с собаками люди отца, человека благородного происхождения и со средствами?
Ну и что мне вот на это сказать?
Опускаю ресницы, мучительно пытаясь придумать подходящий ответ. Он уже поймал меня на неадекватном образу поведении, и мы в лесу, и он явно скрывается, носит лохмотья, как переодетый человек рангом намного выше нищего босяка, и так же выражается, даже сейчас. Он вежлив и говорит очень правильно. Ну что же мне ему рассказать?!
— Я так сразу и понял, благородная леди. Извини, что повёл себя с тобою, как неотёсанный смерд.
Я ничего не спрашиваю у него, ни слова. Пожалуйста, не говори мне, кто ты, пожалуйста, не насилуй меня, лишнюю свидетельницу, и не оставляй изломанной, мёртвой в этом бескрайнем лесу.
— Пойдём, — говорит он и берёт меня за руку снова. — Мне и правда надо помыться, да и тебе, милая леди, тоже стоит позаботиться о себе. Там дальше есть ручей и небольшое озерцо, там ты сможешь уединиться и отдохнуть.
Да знаю я про этот ручей, про озеро и воду, текущую с маленького утёса! И про то, какая мягкая на берегу трава, и как одуряюще пахнут ночные цветы, и как пронзительно чисто поёт соловей, не пугаясь чужой страсти и громких стонов. Но раздеваться, чтобы ещё приблизить ту самую — отвратительную и горячую — сцену, я не хочу.
Он ведёт меня за руку, будто капризничающего ребёнка. Мне так страшно, я вся дрожу.
— Это здесь, — говорит он, отпуская мою руку, и я нервно вытираю влажную ладонь об одежду — уже не такую красивую и опрятную, в дорожной пыли и пятнах, посаженных, когда я неосторожно упала в лесу и скатилась по прикрытой листьями грязи с пригорка.
Мне стоило бы привести себя в должный вид. Но мне так страшно. Ведь, точно знаю, если скажу ему нет — он меня не услышит.
— Тебе нужнее. — Улыбаюсь, отступая на шаг.
Он смотрит на тихую поверхность воды, блестящую, как стекло, потом на меня.
— Да уж. Мне не стоило спать в хлеву прошлой ночью, извини за доставленные неудобства.
— Ничего страшного. — Пячусь под его внимательным взглядом. — Я соберу хворост.
— Хорошо. Только не заходи далеко. — Он переступает с ноги на ногу. Его взгляд направлен в сторону, но говорит он со мной: — Я знаю, ты опасаешься меня. Но, поверь, я тебя не обижу. Я пальцем к тебе не прикоснусь без твоего согласия.
Будто рыцарь в обносках с чужого плеча, он опускается на одно колено передо мной и склоняет голову.
— Слово чести. Клянусь могилой отца.
Он встаёт. Его движения ловкие, сильные, плавные, как у мощного зверя. Он смотрит на меня без улыбки.
Внутри всё горит от волнения.
— Я прошу прощения за свой страх, мой господин, — говорю я и судорожно выдыхаю.
Если этого мужчину — с гордо расправленными плечами, с самоуверенным взглядом — никто так раньше не называл, то я готова съесть шляпу, которой у меня, разумеется, нет.
— Ты можешь довериться мне во всём. Я не подведу тебя, благородная Лекс.
Он поворачивается к воде и начинает стягивать с себя лохмотья. Я тотчас ухожу, но его спина, сильная и мускулистая, широкие плечи и узкая талия так и стоят перед глазами. Я бы хотела увидеть, как по его обнажённому телу текут струи воды низвергающегося водопада, но должна-должна-должна уходить!
Собираю хворост для костра, даже не думая убегать, и повторяю про себя, будто молитву: «Саша, как можно вести себя так!.. Лекс, ну что ты творишь, а?!»
Гор интригует, его тайны безумно любопытно узнать, а ещё — увидеть его настоящего, не того безродного босяка, которым он, как ни старался, так и не смог притвориться. Сердце взволнованно бьётся, когда я возвращаюсь к уже разведённому костру и стоящему рядом с ним человеку.
Глава 4. Русалка и рыцарь
Как я и предполагала, умытый и переодевшийся Гор весьма хорош собой. К тому, что я заметила сразу — высокий, мускулистый, статный, с широкими плечами и узкими бёдрами, с сильными ногами и красивыми руками, — добавился ранее скрытый под слоями грязи немаловажный факт — приятное простое лицо, обрамлённое густыми волосами, то ли немного вьющимися, то ли просто растрёпанными. В сгустившихся сумерках не могу точно понять, какой у них настоящий цвет, но, кажется, русый. Тёмными их делает заходящее солнце и не успевшая стечь вода. Он вытирает волосы тряпкой, нашедшейся в его котомке, как и другая одежда — простая, но получше того вонючего рванья. Лёгкий хаос на его голове выглядит хорошо. Прилизанный вид всё бы испортил.