— Что-то я никак в толк не возьму, — мотнул головой, — хвалишь ты меня или как?
— А вам непременно надо, чтобы хвалили?
— Мне надо, чтобы ты со мной обращалась по-человечески! — не вытерпел Деев и вскочил с пыточного табурета. — У тебя же изо рта не слова идут — чистый яд. Я — начальник эшелона. Вот и говори со мной как с начальником.
Глупо вскочил — запетушился, как подросток. Но садиться обратно на пуф мо́чи не было. И потому остался стоять перед сидящей Белой: оперся рукой о стол для солидности, плечи круче развернул.
— И уговор у нас с тобой будет другой, — заявил. — С детьми ты управляешься ловко, признаю. И управляйся дальше, и командуй ими сколько угодно — только на моих глазах. Все будем делать вместе: и кашу раздавать, и ссоры разнимать. Куда ты — туда и я! Вдвоем! — Хлоп ладонью по столу — как припечатал — для большего веса. — Вот так.
В купе было тесно, и стоящий Деев нависал над Белой, едва не касаясь коленями ее скрещенных ног. Вагон раскачивался на ходу, и деевское тело покачивалось вместе с ним — то чуть приближаясь к женщине на диване, то удаляясь. Ее, однако, такая геометрия разговора не смущала — смотрела на него хоть и снизу, а с прежним высокомерием:
— Хотите всех в кулаке держать? Все знать — про каждого ребенка, каждую сестру и самую распоследнюю вошь в поезде? Для этого у вас не хватит времени. — Говорила спокойно и с прохладцей — просто рассуждала, перебирая варианты и не считая нужным скрывать течение мыслей от собеседника. — Или хотите подловить меня на чем-то и нажаловаться — убрать с рейса? Для этого у вас не хватит ума… Или хотите приударить за мной, Деев? А для этого не хватит характера.
Деев старался сохранять невозмутимость, но чувствовал, что лицо предательски меняется с каждой новой фразой. Отвернуться же и показать свою слабость было нельзя — так и стоял перед женщиной, весь напоказ, как актеришка на сцене.
Не угадала комиссар. Не шашни крутить и не мстить хотел Деев, и не власть свою командирскую над всеми показать, а — научиться: разговаривать с нахалятами, как Белая, укрощать их и управлять ими, шмонать, шутить — всему хотел научиться. И поскорее. Потому что тайна его неминуемо откроется: Белая узнает, что эшелон вышел в дорогу с запасом провизии на три жалких дня. Тогда-то и начнется настоящая борьба: или сама комиссар с маршрута соскочит, или Деева спихнет. Как бы то ни было, долго в одном эшелоне им не ехать.
— Я согласна. — Белая рывком поднялась, чуть не упершись грудью в выкаченную грудь собеседника, и протянула руку для пожатия. — Делаем все вдвоем. Вы командуете эшелоном, я — детьми.
Он вложил свою ладонь в горячую комиссарскую. Хватка у Белой была крепкая, мужская. А кожа — мягкая, как у ребенка.
— И вот вам первая моя команда. — Она сжимала его руку все сильней и сильней, будто хотела расплющить де-евские пальцы или оторвать. — Больше никого в поезд не подсаживаем — никаких младенцев, лежачих и иже с ними. Посадка закрыта — до Самарканда.
Деев смотрел ей в глаза, не морщась и никак иначе не выдавая своей боли. И даже встряхивать побелевшими пальцами не стал, когда комиссар наконец отпустила руку. Усмехнулся только:
— Правильно тебя утром пацан одноухий мужиком назвал.
А она усмехнулась в ответ:
— Так нам в эшелоне без мужиков-то никак нельзя…
И добавила после паузы, почти ласково:
— …товарищ начальник.
На первый обход отправились тотчас — не дожидаясь, пока сварится каша и займет все мысли ребятни.
Белая шагала впереди, Деев едва поспевал следом; заходили в вагон стремительно, ни слова не говоря суетящимся сестрам, и пробирались сквозь ребячьи крики и толкотню в середину — останавливались там, в проходе, чтобы видно их было со всех сторон. Ждали. Через минуту гомон стихал, сотня детских мордочек оборачивалась к пришедшим: малышня стягивалась к начальству и толпилась рядом, ребята постарше рассаживались по ближним лавкам или свешивались с третьего яруса, из-под самого потолка.
Как так получалось, Деев понять не мог, но одним только своим присутствием — резкостью движений, высотой роста, строгостью черт — Белая притягивала к себе взгляды детворы. А кто кочевряжился и нарочно отворачивался к окну, не желая смотреть на вошедшего комиссара, тому никуда не деться было от ее голоса: говорила она громко и внятно, перекрывая гроханье колес, — будто вколачивала фразы в детские головы.
— Вы едете в санитарном поезде Советской Республики, — гремело по вагону. — Едете в теплый и хлебный Туркестан. Не потому, что вы такие хорошие. А потому, что советская власть заботится обо всех своих детях, даже самых конченых и пропащих.