Пленные пошли, торопко оглядываясь на неприятные пики и тускло поблескивающие шашки.
Хитрович спе́шил взвод, и, когда с пулеметом взобрались на вал, рота синих была уже около переправы. Он расположил взвод, указал пулеметчику пулеметное гнездо синих.
— Сначала по роте, для паники, потом туши пулемет. Стрелять по моему выстрелу. Готово?
Хитрович взял у красноармейца винтовку и выстрелил. Вслед за этим грохнул залп, пулемет затахтакал. Рота вскочила и заметалась то на дорогу, то обратно.
— Кто там стреляет? — крикнули с той стороны. — Искандаров, ты? — спросил своего, забывая, что у разведчиков не было пулемета.
А взвод стрелял, пулемет-трещотка скрипел, как немазанное колесо.
Слева грохнул мост, будто на него просыпали вагонов десять камней. Загремел и замолчал. Теперь загудела дорога, из-за кустов вырвалась темная лавина.
Ошеломляющим шквалом налетел эскадрон на брызнувшую в сторону роту синих.
Крутились над головами всадников тускло взблескивающие шашки, растущим гулом стлался по кустарникам тяжелый конский топот.
В это время горнист заиграл отбой.
Рота собиралась к обрыву канала и строилась. Разноцветные кепки смешались с косынками. Среди бритых лиц бледным отсветом выделялись пегие усы героя труда Фадеича.
В перезвоне оружия и стремян немного в стороне от роты строился эскадрон. Тонкие пики тянулись в небо. Желтыми вспышками горела бронза сабель. Разгоряченные лошади раздували ноздри, и углями светилась в них прилипшая кровь. Торопко равняясь, бойцы тушили волнение первой кавалерийской атаки.
И когда шорох равнения хлестнула команда: «Смирно!», от эскадрона двумя короткими бросками отделились командир и военком. Они приблизились к роте и отдали рапорт.
— Товарищи рабочие шефы! Эскадрон готов в любую минуту на защиту...
Росла тишина. Остывали кони. Предутренним туманом курился канал.
Фадеич стащил с головы измятую кепку, подошел к эскадрону и сказал:
— Здравствуйте, товарищи эскадронцы!
— Здра-асс!.. — качнувшись в седлах, ахнул эскадрон.
Этот хоровой отклик подхватили и леса и кусты. Разбуженный Горбатый мост вздрогнул и скороговоркой тоже повторил:
— А-ас!..
— Вольна-а! — весело крикнул комэска. — Осмотреть лошадей! Оправить седловку!
Сломался строй. Куда-то враз пропала торжественность. На месте бойцов появились неловкие крестьянские парни.
Шефская молодежь полезла в седла, бесцеремонно щупая лезвия клинков.
— Разрубит? — спрашивал один и вздрагивал от прикосновения к холодной остроте.
— Ежели поперек попадется — разрубит, а вдоль — нет.
Пожилые курили, они смотрели на молодежь, усмехались и вспоминали бои, которыми они отвоевывали свою жизнь.
Туман густел. Он до краев наполнил канал и медленно выползал на дорогу.
Впереди шли шефы. Покачиваясь в седлах, бойцы пели о своих старших братьях и двадцатом годе.
5
Шефами эскадрона были рабочие Халтуринского завода.
Наладилось шефство почти только с зимней кампании смотра красных казарм. До этого виделись лишь в годовщины, устраиваемые со взаимным представительством; это была казенная связь, нагрузкой лежавшая на завкоме и эскадронной ячейке.
Смотр привел в казарму рабочих и работниц. Шефы вначале пришли неловко и неумело. Спрашивали: «Ну как?». Им отвечали: «Ничего». Потом перешли на «как пища?», потом нашли, что холодноват пол, разыскали незаткнутые подпольные душники. Фадеич не вытерпел, разворчался и уж больше не доверял красноармейцу «ничего», пошел по казарме хозяином. Заглянули шефы под лестницы, столики, пощупали слежавшиеся, невзбиваемые подушки, заглянули в печи, наполовину засоренные золой, удивились, что нет на растопку сухой лучины, осмотрели конюшню и уж вовсе по-свойски пересмотрели оружие. А когда заглянули в журнал дисциплинарных взысканий и поощрений, Фадеич рассердился.
— Где эти живут? — ткнул он пальцем в фамилии. — Кто? Миронов и Ковалев? В казарме.
— Знаю, что в казарме, а где их кровать?
Фадеича свели.
— Тебя как, сынок, зовут? — обратился он к Миронову.
— Семен Миронов.
— А из каких краев? Отец, мать есть? Та-ак. А скажи-ка, на какие ты деньги пил, водку брал? Из дому, от отца? Эх ты, бить тебя некому. Отец-то небось из последних, а ты пропил! Голова ты садова! У нас сейчас на заводе старики — и те бросают, а ты поднял, да еще в Красной Армии. Вот я напишу отцу-то, я ему все распишу, как ты дисциплину укрепляешь.
Миронов, скаливший вначале зубы, заморгал и наконец обмяк.