— Конечно! Ну да! Еще что? — спросил, начиная терять терпение, комэска.
— Здесь вот, — подал делопроизводитель еще бумагу, — начхоздив запрашивает, сколько и когда получено сена, есть ли перерасход и на сколько еще хватит остатков.
— Ответьте, — сердясь на ненужные запросы, приказал Гарпенко. Его злила изобретательность штабников, перегружающих ненужной перепиской строевых командиров. Штаб дивизии находится в трехстах шагах от эскадрона, и все-таки штабники ухитряются заводить иногда месячные, переписки. Комэска помнит одну директиву — дать свои соображения о вновь выходящем уставе, который части не читали и не видывали. Комэска отказался дать эти соображения, но штаб не удовлетворился устным рапортом командира и настоял на письменном ответе, продиктовав, как надо составить его.
— Еще что? — сдерживая себя, спросил Гарпенко.
— Директива о рационализации.
— Читал я уже.
— Вы не ту читали, товарищ командир. Вы читали окружную с препроводительной в штаб, а эта — из дивизии, в развитие и дополнение.
— Ну, что там?
— Тут о рационализации, — мнется делопроизводитель.
— Ну, что там о рационализации, что они дополняют?
— Тут пишут, что надо углублять и расширять.
— Еще что?
— Больше ничего нет, — обиделся делопроизводитель. — Вы сами прочтите ее, — предложил он командиру убедиться, что больше в ней ничего нет, но, увидев сдвигающиеся брови, поспешил убрать ее.
— Куда ее, товарищ командир?
— Заприходуйте ее, — вмешался Смоляк, — и дополните и углубите в дело. Пошли, товарищ командир, а то скоро отбой. Пошли, пошли, — поднимаясь, еще раз повторил Смоляк.
Командир, виновато взглянув на делопроизводителя, решительно встал, поправляя снаряжение.
— Тут еще есть, товарищ командир. Срочные запросы... — добавил делопроизводитель.
— Готовьте на все запросы ответы, вечером подпишу, — из дверей уже бросил Гарпенко.
Полдень охватил их густотой и пряностью воздуха. Вырвавшись из-под угрюмо висевших каменных сводов над головой, Гарпенко, на минуту остановившись, упоенно потянул носом, полузакрыв глаза. Его широкая, развернувшаяся грудь вздымалась, ремни кавалерийского снаряжения скрипели, ноздри раздувались, вздрагивали.
— Ну пошли, — подхватив пальцами левой руки шашку, спохватился командир.
— Куда пошли? Сегодня ж работа дозоров!
— Ах да, правильно. — Гарпенко вспомнил, что эскадрон в поле и до него пешком не скоро доберешься. — Дневальный, лошадей! — крикнул он...
Из дверей конюшни вынырнула малиновая фуражка.
— Догоните нас по костовской дороге! — сказал Гарпенко.
Они повернулись и напрямик через эскадронное поле пошли к Костове. Вытоптанная трава плаца не путала ноги, подошвы ложились мягко, как на огромный ковер, густые кургузые тени бесшумно плыли за ними, изредка меняя контуры в изломах и неровностях почвы.
— Надо, товарищ командир, что-то придумать, — еле слышно вызванивая шпорами, заговорил Смоляк. — За этими циркулярами и директивами мы прохлопали пол-лета. Ведь мы почти не бываем с эскадроном, вместо командования читаем творчество старых, извини за выражение, бюрократов, отвечаем на их дурацкие запросы «о больных и здоровых лошадях по месяцам и в процентном отношении» и понемногу отрываемся от жизни, от людей, от боевой подготовки.
Командир, как только заговорил Смоляк, начал неприятно морщиться. Он и сам об этом думал. Эти циркуляры осточертели, опротивели, извели. Девять десятых он с удовольствием сжег бы, и от этого боевая подготовка только выиграла бы. Эскадрон имеет около шестидесяти дел, в каждом деле в среднем по полста занумерованных бумаг. Если все это нужно, то он не знает тогда, что называется самым обыкновенным бюрократизмом.
Гарпенко давил землю своей пятипудовой тушей с остервенением, будто под ноги ему попадали чернильные бюрократы.
— Что ты хочешь предложить? — спросил он Смоляка, криво усмехнувшись.
— Я?.. Предложить?.. — растерялся Смоляк. — Гм... да-а, предложить что-нибудь действительно не легко... Единственно, что можно предложить, это чтоб они, кроме учебных и боевых приказов, ничего не писали.
Смоляк усмехнулся.
Плац кончился. Вправо осталось офицерское кладбище, одинокое, запущенное, с вывороченными мраморными плитами. Мелкий крыжовник, малинник, крапива, репей и лапастый папоротник схоронили и складки могил, и кресты, и сваленные памятники. Вся эта заросль покоила могильную тишину, сторожила прах навсегда угомонившихся аракчеевских генералов, полковников, капитанов и поручиков. Только изредка случайно забредшим сюда одиноким мечтателям, то с тихой грустью, то с бурной страстью, то флегматично, то с безумной яростью, рассказывают деревья недавние былины и необыкновенные аракчеевские легенды.