— Слышишь, Робей! — говорил Смоляк. — Если нам сейчас не расшевелить комсостав, он отстанет от роста красноармейцев.
Робей стрелял глазами, его тоненькие, как порез осокой, губы кривились досадой.
Из ленинского уголка доносился слабый звук пешек о шашечницу и глухие голоса играющих.
3
Утром в ленинском уголке, в коридоре, на выходной двери казармы появились аншлаги, объявлявшие, что в воскресенье будет смотр выполнения договора социалистического соревнования. К обеду Шерстеников даже конюшни украсил длинными, сделанными из кусков обоев, лозунгами о соревновании.
У аншлагов толпились красноармейцы, оживленно обсуждая предстоящий смотр. На плацу срочно готовились станки для рубки, набивались соломой мешки для уколов. Тихонов с Корыпаловым возили лозу.
Начиналась опять горячка. Она шевелила красноармейцев, заставляя подумать о подготовке, о дисциплине, о всем договоре, придавая ему опять большое и важное значение.
У аншлагов красноармейцы невольно сортировались повзводно, как связанные одним обязательством — договором. В одну группу собрались второвзводники, окружая Головкина.
— Чего это? Как будут проверять-то?
— Не знаю, не разберешь тут, — проворчал Головкин.
— Говорят, будут каждого пропускать на рубку, а потом подсчитывать — чья возьмет.
— Ври больше. Тут дня только на рубку одну не хватит.
— Там Артемка что-то мастерит, говорят, весь эскадрон враз будут пускать.
— Болтают.
— Сколько нам рубить-то? — переспросил Силинский.
— Семьдесят пять, — ответил ему подошедший Кадюков. — Нам наравне с третьим взводом. Так же, как и переменникам... Надо подтянуться.
— Тянись... После лета по малину не ходят.
— Возьмемся, так нагоним, нечего нюни-то распускать.
— У меня лошадь обносит, — пожаловался на коня один.
— Ты всегда на лошадь. Хоть бы раз с деревянной порубил — она не обнесет!
— А как будут дисциплину проверять, задачу какую задавать будут, или как?
— Черт ее знает как! Может, на выдержку брать будут.
С третьим взводом митинговал маленький белобрысый Карпов. Он с каждым словом вставлял свое «как таковое» и, не зная всех подробностей смотра, привирал от себя.
— А что касается препятствий, то они как таковые будут в одиночку, потому что на горбы для прыжков не хватило досок. И если кто выполнит, то того на эти занятия брать не будут, а как такового будут переводить в другой взвод.
— А если все выполним, тогда как?
— Тогда? Тогда не знаю как...
Смотр начался для красноармейцев совершенно неожиданно — с утреннего подъема. Смоляк организовал три тройки под руководством комвзводов и распределил их между взводами.
Утром сон самый крепкий, а в воскресенье поваляться особенно хотелось. И когда горнист заиграл зорю, красноармейцы натягивали одеяла до самой макушки, а он, злой на то, что его разбудили раньше всех, ходил по казарме и, надувшись, орал, как паровоз.
— Убирайся отсюда!.. — разъяренно вскакивает оглушенный крайний. — Я те вот дерну сапогом-то! Всю утробу перевернул, губастый черт!
— Ту-ту-ту!.. — сгибаясь к лежащим, неумолчно выводит горнист.
— Костя! — вскакивает другой. — Я тебе всю бандуру исковеркаю, если будешь в ухо!
— Ту-ту-ту! — ходит горнист между коек, надуваясь что есть силы и выкатывая покрасневшие от натуги глаза.
Наконец кто-то вскакивает, придерживает спадающие подштанники и, схватив подушку, запускает ее в ловко увернувшегося назойливого Костю.
— Т-так... — тянет кто-то от двери. — Уже пять минут. Так и запишем как таковые... С дракой, мол, и чуть не с матерщиной...
— Кто это? — срывают красноармейцы с голов одеяла. — Ты чего, Карпов? — узнав Карпова из третьего взвода, спрашивают они.
— Я ничего. Разве вы чего? Пять минут, мол, встаете и все никак встать не можете.
Сон спадает. Красноармейцы срывают одеяла и, искоса взглядывая на Карпова, Савельева из первого взвода и подходящего комвзвода Леонова, торопливо суют ноги в штанины брюк, тщетно стараясь разгадать, зачем эти сюда пришли и какое отношение они имеют к подъему.
У двери первого взвода стояла тоже комиссия во главе с Робеем и засекала время. Боком проталкиваясь между ними, в казарму воровато шмыгнул Ковалев.
— Ковалев, ты что, в наряде? — спросил его Кадюков.
— Из наряда он... от какой-нибудь...
Красноармейцы посмотрели на него тугим, тяжелым взглядом, а он, усмехнувшись, начал стаскивать свои выходные сапоги и ярко-голубые брюки.