— Чего они здесь? — кивая на комиссию, спросил он у Миронова.
— Тебя караулили, — усмехнулся Миронов.
В дверь послышалась команда «равняйсь», красноармейцы прислушались к ней, потом с недоумением посмотрели на Робея и его комиссию.
— Чего это?
— Это третий взвод пошел на уборку. Они уложились в срок, а вы запаздываете.
Взвод заторопился и, кое-как заправив койки, бегом бросился к выходу.
Комиссии ходили за взводами на уборку, осматривали лошадей и снаряжение, подсчитывали количество шагов в минуту, когда шли на чай, и всюду, не отставая от взвода, смущали своим безмолвием и серьезностью.
Через час после завтрака эскадрон выехал на плац. Следом за ним туда же стянулись красноармейцы стрелкового полка, крестьяне из Костовы и Новоселиц; и даже прибрел с костылем Хитрович.
Около старого окопа была поставлена витрина с договором и разграфленной таблицей, которая должна показывать результаты выполнения. Тут же развернули эскадронный шелковый штандарт. Вскоре из полка пришел выпрошенный Смоляком оркестр, а с пристани привезли трех представителей от шефа.
Куров, еще с вечера сам проехавший по всем станкам, перещупавший буквально каждый станок, все же дрожал сейчас мелкой дрожью. «А вдруг что-нибудь случится? Ведь поедут сразу десятеро! Тогда вся затея окажется детской забавой и дурашливым капризом». Он искал глазами Ветрова, чтобы найти у него поддержку, но тот был со взводом сзади, закрытый несколькими рядами всадников.
— Первый взвод, приготовиться! Девять человек, на правом фланге я еду! — крикнул Гарпенко.
Девять,человек с Леоновым выехали, нацелившись каждый против своего ряда. Комэска выхватил клинок, взмахнул им и сразу распластался в галопе. Куров, находящийся в этом десятке, рванулся одновременно со взмахом командирова клинка. Стиснув рукоятку своей шашки, до боли сдавив шлюзы, он думал только об одном: не дать промаха.
Станок... Дзиннь! Станок слева... Дзиннь! Опять справа... Дзинь! Слева... Дзинь! Глина справа... Ширк! Кольцо слева... Есть! Он покрутил клинком над головой, и проволочное кольцо, скользнув по нему, взвилось кверху. Еще останавливая коня, он увидал равняющихся всадников справа и слева и, когда обернулся, небольшой лесок станков был комолый, с короткими пнями лоз. Все. Только кое-где обезглавлена глина неловкими ударами.
Оркестр взял туш, потом марш. Присутствующие нестройно, но искренне закричали «ура», к станкам бросилась комиссия ставить новые лозы, надевать на крючки кольца и выравнивать глину.
Артем соскочил с коня и, подавая поводья подошедшему фуражиру Тихонову, пошел к станкам в комиссию. От взвода отделился еще десяток и также нацелился на ряды своих станков. Едва комиссия, ставившая лозы, успела отойти от станков, по сигналу комэска новый десяток выхватил блеснувшие клинки и сорвался с места в тяжелом галопе.
У первых станков они взмахнули клинками почти одновременно, ко вторым станкам некоторые начали отставать, у глины шеренга сломалась вовсе, но все же картина рубки десятком была красива, еще никем не виданная. После десятка осталось три лозы и два кольца. Комиссия подробно их переписала, а Куров заметил для себя, кто промазал. Лозы втыкали на бегу. Теперь готовился третий десяток, последний от первого взвода.
— Сколько время проехал взвод? — спросил Артем у Искандарова, взглянувшего на часы, когда последний десяток проехал и лозы были поставлены вновь..
— Девять.
— Много. Долго ставили лозы. Надо разбиться по рядам.
К ним подбежал Шерстеников с блокнотом и, записав результаты рубки, убежал к своей витрине.
Первый взвод поехал к месту уколов пикой. Там стояли, выстроившись в одну шеренгу, десять станков с соломенными арбузами, и по полю разбросались, как свиные туши, мешки с соломой. Первый же десяток, проехавший на уколы, сразу же направился на прыжки, и плац запестрел галопирующими группами кавалеристов.
В разномастной толпе, окружившей эскадрон, движение увеличивалось все больше и больше. Гости группами перебегали то на рубку, то на уколы, то на прыжки. Восхищение зрелищем праздничного эскадрона начало сменяться азартом состязания, и они, не доверяя комиссии, стали подсчитывать результаты сами.
У витрины взмокший Шерстеников отбивался от пристававшего старейшего костовского деда.
— Я же тебе говорю, что это проценты, — тыча в диаграмму, горячился Шерстеников. — Понимаешь, проценты!
— Это кто сколь нарубит, значит?
— Вот именно. Нарубит сто — сто будет, пятьдесят — пятьдесят.
— А зачем ты цифрами не пишешь? Писал бы цифрами.