— Найдем ведь?
Липатов грузно завозился, стул под ним заскрипел. Кадюков опять взмок. Вспыхнувший Карпов до боли ударил себя по коленке, крикнул:
— Найдем! Только взяться!
— Правильно, рыжик! — хлопнул директор Карпова по плечу. — Должны найти!
Разбрасывая пышущие взгляды, бригадиры следом за директором выбежали во двор. Дворовая суетня, бегающие на цепях бревна разъединили их, и красноармейцы, ежеминутно отпрыгивая от вагонеток, раскатываемых бревен и перекидываемых досок, направились к белеющим на берегу реки штабелям пиленого стандарта.
— Вот это директор! — все еще захлебывался Карпов. — Этот нашему комиссару не уступит.
— Внутренний распорядок надо посмотреть, — сказал Кадюков. — Как у них тут, спросят ведь в эскадроне-то.
У штабелей их оглушил грохот хлопающих при сортировке досок, визг и скырлыканье ползущих на цепях бревен, крики сортировщиц и сортировщиков. Пахло смолой, свежераспиленной елью и лихорадкой работы. У бригадиров вскружились головы. Подчиняясь заводскому напряжению, они уже не шли, а бежали и остановились только в глухом переулке штабелей.
Белые, пахучие доски разбудили у Кадюкова приглушенный, ненасытный аппетит собственника.
— Доски-то! Эх! Вот бы!
— Брось, мужик! — ругнулся Липатов. — Тебе все «вот бы».
Кадюков с сожалением убрал руку с досок и перевел разговор на другое.
— А распорядок-то у них ничего.
— Как — «ничего»? А опилки, обрезки, горбыли, бревна по всему двору? Рази это порядок? — накинулся Карпов. Невольно копируя директора, он надул губы, будто на них желтые, обкуренные усы, поднял тоном выше: — Это что такое? А? Это что?
— Про это я ничего не говорю, — сдал Кадюков.
На сортировке Карпов петухом налетел на молодую работницу.
— Почему ходишь по доскам? Запачкаешь.
Работница приняла это за шутку, осклабилась.
— А ты что за указчик?
— Как то есть? Из-за тебя десять процентов Голландия забраковала. Это что?
Работница сошла с доски, подняла ее и, встряхнув, поставила к штабелю.
— Запиши, Липатыч. На собрании про это потом скажем. Вон еще доски в куче сбросаны, пачкаются, расколоть могут.
— Это брак, — ответил им на вопрос сортировщик. — Это за границу не пойдет.
— Мало ли что не пойдет! — шумел Карпов. — Если не пойдет, так, по-твоему, бросить надо? Пробросаишьси!
Ошеломленный наскоком, сортировщик не нашел, что ответить, и молча сам начал подбирать растерянные доски в кучу.
Через лесную биржу, опять прыгая от бревен и вагонеток, бригадиры направились к заводским корпусам.
По углю, кучам золы, шлаку, дровам и запаху, до тоски щекотавшему заскорузлое сердце, Липатов нашел кочегарку, вошел в нее тем кочегарским шагом, которым ходил полтора года назад.
— Здорово! — крикнул он шуровавшему кочегару.
Тот, не оборачиваясь, захлопнул дверцы, сунул шест в угол, по-бараньи нагнул голову и, тыркая, затряс ею, разбрызгивая усеявшие лицо капли пота.
— Здравствуй, — поднял он голову. — Икскурсия?
— Не-ет, бригада. Проверяем, как выполняете договор.
— А-а, искадронщики! Здорово! — Кочегар о грудь вытер правую руку и поочередно поздоровался с красноармейцами. — Ну, как живете?
Липатов не слушал. У него, как у охотничьей собаки, завздрагивали ноздри, ноги сами готовы понести его к шесту, к раструбам, к углю. Привычно надвинув фуражку, он лихорадочно пырнул тяжело дышащее пламя, разворошил раскаленные угли, поднял почерневшее дно наверх. В печи далеким ротным залпом стрельнуло, угли пыхнули, и пламя залило кочегарку бледно-красным заревом. Липатов по-кочегарски наклонился, с силой тряхнул кудлатой головой, брызнул на вспыленную землю горячим рассолом пота и, улыбаясь, взглянул на товарищей.
— Так, правильно. Кочегар — ничего не скажу. Вижу, — бормотал кочегар, любуясь богатырским сложением Липатова.
А когда Липатов недюжинными взмахами, как землечерпалка, начал сгребать уголь, кочегар стащил прожженную шляпенку, хлопнул ею по ноге.
— Эх, черт, эх, сукин сын! А? Вот дьявол! Вот бы нам такого, а? Да мы бы с ним, знаешь! Как его звать-то? Липатов? Липатов! Слышь, приходи седни вечером, ко мне. Пра, и липатят этих тащи. Раздавим по малой. А? Эх, черт! Нельзя только, а то бы мы разделали. — Он хлопнул шляпой, поднимая тучи сухой перекаленной пыли, забегал во все стороны, командовал. — Ну-ка, шуровни вон в той! Золу просей мне и выгреби.
— Ша! — повернулся он через минуту к Карпову и Кадюкову. — Последние дни на угле, переходим на опилки и отбросы.
Остыл кочегар. Роняя вязкую тину слов, под глубокие вздохи сгорающих углей, повел рассказ.