Вот как старый Веденей подсидел сына. Давно ли Сергей кровью переживал вступление в колхоз, мучительно думал, прикладывал, рассчитывал все до мельчайших подробностей и не вступил еще? Всего час тому назад он думал, что не сломить ему старика, не пойдет и Сергея не будет пускать, и вдруг старый Веденей — колхозник, да еще член правления, значит, активист и боец в первых рядах! Разве это не изумительно? Ведь это же для Сергея по крайней мере стыдно. Его, одного из передовых красноармейцев, обогнал старик!
И вот сидит Савельев, смотрит на командира и не видит, слушает и не слышит. Что-то говорят товарищи, о чем-то спорят, и все это как в тумане и до Савельева не доходит.
Уже в сумерки ко взводу подошел красноармеец третьего взвода Сидоркин и, дождавшись, когда Леонов кончит говорить, подал ему бумажку. Была та бумажка кривобокая и мелко исписанная, но не столько она интересовала Леонова, сколько то обстоятельство, что автор записки — Сидоркин. Это ничем не заметный красноармеец, его не слышат, его не видят, о нем не говорят, потому что нечего о нем говорить. Таких много во взводах, неслышных и невидных, красноармейцев, о них вспоминают только в случаях тяжелой работы и обстоятельств. Тогда они молча подставляют свои загорбки, молча переносят самую тяжелую работу и снова вступают в строй неслышные и невидные.
Леонов несколько раз отрывался от чтения, взглядывая на Сидоркина, наконец сказал ему, что ответ дадут завтра, а сегодня обсудят это во взводе.
Ушел Сидоркин так же молча, как и пришел. Леонов еще раз повертел бумажку, еще раз посмотрел, подставляя ее к самому носу. Красноармейцы ближе придвинулись, готовые слушать.
— Это вам заявление. Мне немного за вас стыдно, но я все-таки его прочту.
Сидоркин.Прочел Леонов и смотрит на притихший, насупившийся взвод, смотрит долго, не отрываясь. Склонив головы, сидят красноармейцы в кружке. Сидят, ничего не думают и ни на что не смотрят. А сосны шумят тихо-тихо.
— Ну, вот все, товарищи. Надо ответ ему.
Фыркают дремлющие на коновязи лошади, далеким колокольчиком журчит безымянка. Вечер уходит все быстрее и быстрее.
— Ответ надо, товарищи.
— Дать ответ, — говорит Савельев.
— Какой ответ?
— Принять.
— Куда?
Опять фыркают лошади, опять звенит безымянка, и ровным, сплошным настилом шумят сосны.
— Куда принять?
Тогда поднимается с травы Куров и вызывающе смотрит на товарищей.
— Я и Абрамов, нас было двое, теперь мы поедем втроем...
— Я еще.
— Кто?
— Я, Савельев.
— Значит, четверо.
— А я? — говорит Карпушев.
— Ну, значит, пятеро.
— Все поедем. В чем разговор? Что мы... — заговорили другие.
И вдруг стало легко, стало свободно. Освободились груди, поднялись головы, и засмеялись глаза радостью и победой.
3
В субботу вечером, после занятий с батальоном пехоты, эскадрон уехал на дневку в деревню Негощи.
Двадцатидворовая деревенька, плотно окруженная нерубленым лесом и поросшими болотами, казалась заброшенной и потерянной. Сюда редко заглядывают работники рика, почта не ходит, газет не выписывает никто, и она, предоставленная сама себе, отстает от общественной жизни, хранит в себе старые традиции, обычаи и порядки еще крепко. И как ни старались дядя Яков, прозванный красноармейцами Серебряной бородой, и дядя Спиридон, чернобородый крестьянин с вишневым носом, отгородить свою деревню от нарастающей политической активности крестьянства, — они в этом не преуспевали. В яростном озлоблении на советскую власть, на растущую волну колхозного строительства, на все наступление, которое повела партия против капиталистических элементов, они всячески порочили власть, выдумывали всевозможные небылицы о восстаниях крестьянства, о голоде и прочих ужасах.
В двухэтажном, железом крытом доме Якова разместился третий взвод, к Спиридону — второй взвод, первый взвод расквартировался в трех дворах.
Расставив, в просторном коровнике и конюшне лошадей, Ветров повел свой взвод в дом, куда уже были снесены шинели, оружие и отороченные котелки.
— Там у них половики настелены, — сказал Ветрову красноармеец.
— Ну что ж, половики уберут, если жалко.
— Лучше на сеновале, — опять сказал красноармеец, видимо, стесняющийся этого большого дома.
— Не выдумывай, — покосился на него Ветров.
На кухне, куда они вошли, красноармейцы топтались в уголке около умывальника и деревянных ведер с коровьим пойлом.
— Ну, чего вы? — выглянул Ветров из комнаты. — Заходи сюда.