— На месте нынче запродал его, — объясняет Яков. — Цены-то, слышь, нынче прямо дарма! Зарез прямо!.. Так ты в стога пудов так по пятьдесят.
— Да ведь до снегу-то понадобится небось, Яков Мироныч?
— Не понадобится. Со своего свезу. А этот недели через две свозят.
— Кто свозит, Яков Мироныч?
— Я ж тебе говорю — запродал, — хмурится Яков.
— Как же ты, Яков Мироныч, чужое сено мог запродать?
Лицо Якова вытягивается. Он вдруг наливается краской.
— Ты что, Игнат? Маленький? Не понимаешь? Ты чье жрал лето-то?
— Три пуда муки, Яков Мироныч, и мешок овса. Помним! Как же!
— Ну, помнишь, так и нечего.
— А только сено-то мы не согласны продавать, Яков Мироныч.
Яков подступает к Игнату, глаза выскочить хотят, борода вперед.
— Ты что! — заревел Яков, — Ты до суда хошь? Да ты знаешь!..
Игнат нахмурился.
— Уходи отсюда, Яков.
— Что? Что? Да ты что?
— Убирайся вон!.. — вдруг гаркнул Игнат, притопнув ногой. — Ну!..
Он вскинул косу на плечо. Яков попятился, засопел.
— Ну, Игнат, смотри-и! Сено-то возьму, на это свидетельство есть, только вперед — смотри!
Игнат еще привстал, смерил Якова долгим взглядом и пошел к зачину.
Яков отдышался и, повернувшись, зашагал к Агафону.
— Агафо-он! — крикнул Игнат. — Агафо-он!
Агафон остановил руку на взмахе и обернулся, сдувая с носа капельки пота.
— Встречай Якова Мироныча! С вестью! Сено-то он у тебя запродал!
Агафон сунул косу в траву, крутнул кудлатой головой, сгоняя капельки пота с лица, и обернулся на Якова.
— Он и мое продал и твое. Недели через две, гыт, свозют! — кричал Игнат, пряча смешок в бороду.
— В суд хочет подать, если не согласимся.
Агафон еще пристальнее смотрит на Якова.
— Куда прешь по траве! — вдруг зарычал он. — Куда, сивая сволочь, лезешь! Вон с деляны! Вон! Чтобы духу!.. Башку снесу!..
Он вскинул косу и вздрагивал ею, до черноты наливаясь краской.
Мужики побросали косить, смотрят, что будет.
Яков остановился. Сунул бороду в рот, она у него захрустела, в желтом оскале зубов загорела волчья злоба. Он ссутулился, пригнулся, готовый зубами сцапать разъяренного Агафона, Игната и еще кого придется.
Глава восьмая
1
Зацвела Аракчеевка. Осенними огнями загорелись листья. В желто-кровяном пожаре запылали клены плаца, ветры срывали их рисунчатые листья и разносили по Аракчеевке, ляпая на стекла казарм, на крыши, на красноармейцев и сгребая их в подветренные углы и канавы.
Отгукал тир, отстонал в конском топе эскадронный плац. Лагерь свертывался, части собирались на маневры. Лихорадка сборов трясла людей.
Эскадрон, пополнел, в рядах у него замаячили двух-трехлетние усы, изредка зачернелись молодые окомелки бород. Это — старовозрастные переменники.
В конском составе тоже изменения. Появились вислобрюхие обыватели с репейчатыми гривами, с подвязанными хвостами.
Гарпенко с утра до вечера мечется то на конюшни, то в кузницу, то в казармы.
— Как подковали Бельгийца! Что вы, не знаете, что у него подошва намятая? Перековать! Волге закрепили подковы? Не прохлопайте! Что с собою берете? Что это тут? Чья подушка в повозке? Убрать! А это чьи ящики? Что в них?
— Походная библиотека, товарищ командир.
— Шерстеникова сюда!
— Шерстенико-ов! К командиру!
Из эскадрона вываливается Шерстеников с фанерным ящиком на животе.
— Это что у вас?
— Тута? Тута беллетристика.
— А там?
Шерстеников ставит пудовый ящик на землю и показывает командиру.
— В этом — общеполитическая, в этом — массовый отдел, а в этом — так просто подшивки газет и журналов.
— Еще есть?
— Есть. Один только. Там — материалы для стенгазеты. Сейчас принесу.
— Это ты с военкомом набрал их?
— Нет, сам. Запас, думаю, надо.
— Оставьте один ящик, кладите в него, что угодно, а остальное — в город.
— Чего, товарищ командир, брать-то? — опешил Шерстеников.
— А уж это с военкомом договоритесь — чего.
— Опять назад, — бормочет Шерстеников. — Только уложил.
С повозки командир снимает сундук, ящик портного с принадлежностями и еще кой-чего, насованного или про запас, или от ненужного усердия и предусмотрительности — взять все.
— Нонче маневры-то, видно, как полагается будут, — гадают переменники.
— Лошадей командир бракует напропалую. Чуть что — и в обоз. Видно, далеко ехать.
— На собранье скажут небось.
— Как там будет насчет табаку? Не слыхали?