Я кожей ощущала, как скользит его взгляд и где останавливается.
- Кто тебя так? – наконец озвучил он свою догадку.
Я открыла глаза, но не осмелилась на него посмотреть. Кто меня так? Эта мразь далеко-далеко и сказочно богата. Так богата, что может себе позволить воплотить в реальность любую свою самую извращённую фантазию. И я не единственная жертва этих фантазий. Но, Кастету я рассказать о таком не могу. Слишком страшно… , слишком стыдно… , слишком больно… Я лучше буду молчать, а потом умолять не трогать меня, когда он устанет играть в психолога.
Мой ночной и совсем не долгожданный гость полез в карман, а я снова вздрогнула. Заметив это, Кастет медленно достал пачку сигарет.
- Алён, я покурить просто хотел. У тебя можно или как?
Дома я никогда не курю. Только на лоджии. Но бандиту отказать не рискнула и кивнула головой в знак согласия. Он запустил пальцы в пачку с сигаретами, но вдруг смял её, засунув обратно.
- Ты ж не куришь здесь. Зачем тогда для меня делаешь исключение? Боишься? Алён, я же сказал, что не трону. Я баб не бью. Я люблю баб.
Вот эту – то любовь я и боюсь. Боюсь так, что готова снова броситься к окну. Но только не добегу. Ноги словно напихали ватной, а тело выпотрошили. Чувствую себя безвольной куклой. Пустой и беззащитной рядом с ним.
- Ты меня боишься, а я теперь боюсь оставлять тебя одну. Вот что нам делать, Алён?
- Просто уйди, - еле шевелю губами, пряча глаза от его пристального взгляда. – Оставь меня, пожалуйста.
Кастет качает головой.
- Не, девочка, теперь не оставлю. На совести у меня ещё ни одной бабы нет, и тебя не будет. Вдруг сделаешь с собой чё, а мне потом как с этим жить? Я тварь, Алён. Такая тварь, что самому иногда смотреть в зеркало противно. Людишек, как капусту, крошил, но то все мужики были. Баб с детьми не трогал. И тебя не трону. Ну, только если сама захочешь, - тут же уточнил Кастет границы своего великодушия. То есть секс со мной он не исключал. – Знаешь, я контроль теряю, если увижу, как бабу бьют. Вот прям такая злость нахлобучивает, что на куски готов разодрать ту мразину. С детства у меня злость такая. Я ж батю своего в кресло усадил. Мамку бил, с&ка. Ужрётся запойная скотина, домой придёт и давай нас гонять. Сначала мать бил, потом на меня малого кидался. Вопил, что не его сын. Может, и не его. Я такой сволочью не буду. А мать, помню, с последних сил бросается ко мне. Собой закрывает и терпит побои. Лишь бы эта тварь меня не убила в пьяной горячке. Он так ребра ей не раз ломал и сотрясы были. А как я подрос, мать кричала: беги, Пашенька, беги. Закрыть – то собой не могла. Вырос же. И я бежал из дому, а когда возвращался: батя дрых, а мать кровью харкала в углу. А раз не побежал. Лет шестнадцать было. Развернулся и в дом в летел. Схватил табурет и тварь эту конченную со всего размаха по башке приложил. А потом ногами месил так, что места живого на нём мне оставил. Если бы не мать, убил бы. Она же едва держалась на ногах, когда ко мне кинулась. Я в пылу злости кулак на неё поднял, но, увидев испуганные заплывшие от синяков материнские глаза, руку опустил. Помню: тварь эта хрипит на полу, а я стою на коленях и шатающеюся мать за ноги обнимаю. Самому страшно стало, ещё мгновение и я бы превратился в скотину, которую всем своим нутром ненавижу. Вот тогда я и поклялся, что никогда ни при каких обстоятельствах на женщину руку не подниму. Вы ж святые, - он замолчал, тяжело вздохнул и посмотрел на меня глазами наполнении искренним сочувствием и благоговением перед женщиной.
Кастет жалел меня. Жалел так, как никто никогда. И в его синих глаз я рассмотрела что-то близкое, родное. То, от чего мне уже не хотелось бежать, но и броситься в это мимолётное родство я пока не могла. Боль держала, а страх сковывал.
- Мать меня с армии не дождалась. Здоровье надорванное у неё было. Сказались переломы и отбитые почки с сотрясами. А батя ещё живой. Колёсики крутит и водку лакает. Меня ментам не сдал тогда. Сказал, что пьяный упал, и не помнит где. Боялся или стыдно было, что сынок в кресло усадил? Не знаю. Не спрашивал. Он для меня сдох в тот самый момент, когда я впервые увидел, как эта мразь бьёт мою мать. Вот ни х&ра не помню из босоногого детства. Ни машинки, ни игрушки, ни велосипедики. А вот как батя мать лупит - ярко-четкие картинки перед глазами. Я когда тебя с окна снимал, аж всего передёрнуло. Мать перед глазами встала и взгляд её полный страха с отчаянием, - Кастет опустил голову и, обхватив её руками, нервно замотал. – Алёна, не делай так больше. Я не мой батя. Я зла тебе не сделаю. Ты скажи кто. Скажи. Убью его.