Разъяренный бессилием (с юридической точки зрения позиции издателей были неуязвимы), известный критик Ральф Саммерс писал тогда: «Итак, современной порнографии уже недостаточно. Нужно тем же способом надругаться надо всем, что создано гением не только свободным от грязных стремлений, но именно им противостоящим. Эта нужда в суррогате Черной Мессы, которую каждый может разводить в домашнем уединении на беззащитном теле побитых классиков и всего за четыре доллара — настоящий позор».
Вскоре оказалось, что Саммерс переборщил в своем кассандровом выступлении: интерес в целом был не столь велик, как ожидали издатели. Те рассчитывали, например, на такие пункты «инструкции»: «Do yourself a book» позволяет Вам приобрести такую же власть над судьбами людей, подобную власти Бога, которая до сих пор была привилегией только величайших гениев мира!» По этому поводу Ральф Саммерс в одной из своих статей писал: «Можешь своей рукой низвергнуть все возвышенное, испаскудить все чистое, причем, твоей работе будет сопутствовать приятная уверенность, что ты не должен больше выслушивать, что именно тщился сообщить тебе какой-то там Толстой или Бальзак, потому что можешь в этом хозяйничать, как только пожелаешь!»
Но кандидатов в «засорители» оказалось на удивление мало. Саммерс предвидел» расцвет «нового садизма, проявляющегося как агрессия против прочных ценностей культуры», а тем временем «Do yourself a book» едва удавалось сбыть. Неужели, как предполагали некоторые (очень уж редкие сегодня) идеалисты, публика отказала предприятию в «издевательстве над шедеврами»? Приятно было бы верить, что публикой руководила «та естественная доля рассудка и праведности, которую субкультурные судороги нам успешно заменили» (Л.Эванс). Но пишущий эти слова не разделяет — хотя желал бы! — мнение Эванса.
Что же все-таки произошло? Все оказалось гораздо проще, чем можно было предположить. Для Саммерса, Эванса, для меня, для нескольких сот критиков, ушедших в ежеквартальные университетские журналы, и еще для нескольких тысяч далеких «яйцеголовых» по всей стране — Свидригайлов, Вронский, Соня Мармеладова или же Ваутрин, Аня из Зеленого Взгужа, Растиньяк — персонажи знакомые, близкие, нередко даже более рельефные, чем множество реальных лиц. Для широкой публики это пустые звуки, имена без содержания. В то время, как для Саммерса, Эванса, для меня соединение Свидригайлова с Наташей было бы актом чудовищным, публика видела в этом лишь союз г-на X с г-жой Эпсилон. Не будучи для широкой публики устоявшимися символами — что благородству учить, что разврату — персонажи не приглашали ни к растленной, ни к какой другой игре. Они были абсолютно, великолепно, совершенно индифферентны. Они никого не волновали.
Итак, издатели, несмотря на циничность, именно до этого не додумались, потому что на самом деле не ориентировались в ситуации на рынке литературы. Равнодушие к ценностям культуры простиралось значительно дальше, чем представляли себе авторы игры. В «Do yourself a book» не желали играть не потому, что благородно воздерживались от унижения шедевров, а просто потому, что не видели никакой разницы между книжкой четвероразрядного писаки и эпопеей Толстого. Одна точно так же оставляла читателя равнодушным, как и другая. Если даже и тлело у публики «желание попрать», то, с ее точки зрения, «для попрания не было ничего интересного».
Усвоили ли издатели этот урок? В определенном смысле, да. Не думаю, что они уяснили суть дела, но — руководствуясь инстинктом, нюхом, чутьем — все-таки начали поставлять на рынок такие варианты «строительства», которые раскупались лучше, поскольку позволяли стряпать уже чисто порнографические «складанки». Видя, что, по крайней мере, священные руины шедевров оставили, наконец, в покое, критики вздохнули с облегчением. И сразу проблема перестала их интересовать: со страниц элитарных литературных ежеквартальных изданий исчезли статьи, в которых головы (яйцевидные) посыпались пеплом.
Олимп пробудился еще раз, когда Бернард де ла Тэйл, соорудив повесть из переведенного на французский «Do yourself a book», получил за нее «Приз Фемина».
Привело это, впрочем, к скандалу, так как сообразительный француз не известил жюри о том, что его повесть не является целиком оригинальным произведением, а представляет результат «строительства». Повесть де ла Тэйла («Война впотьмах»), тем не менее, не была лишена достоинств, но строительство ее потребовало столько же способностей, сколько и увлеченности, которых обычно покупатели составов «Do yourself a book» не проявляют. Этот исключительный случай ничего не изменил; с самого начала было ясно, что предприятие колеблется между глупым фарсом и коммерческой порнографией. Состояния на «Do yourself a book» никто не сколотил. Критиков радует сегодня хотя бы то, что фигуры из бульварных романов не ступают по паркету толстовских салонов, а благородных девиц, типа сестры Раскольникова, не принуждают волочиться за ублюдками и вырожденцами.