— Смотри! — воскликнула она, указывая на свет. — Господи, ты только посмотри! — Она подставила Джону плечо и повела его к пасти.
— Получилось, — выдавил он. — А я не верил…
Его пальцы стиснули ее руку. Она восприняла
это как выражение признательности, но потом почувствовала, что с ним не все ладно.
— Джон! — крикнула она. Он рухнул навзничь, глаза его закатились.
Кэтрин, упав на колени, принялась расстегивать рубашку. «Джон, Джон», — повторяла она. По его телу прошла дрожь, из горла вырвался невнятный звук. Она слишком хорошо знала, что это означает. Кэтрин отпрянув, взглянула ему в лицо, в надежде развеять сомнения, в ожидании, что ошиблась, что он вот-вот разомкнет веки. Этому не суждено было сбыться.
— Джон? — проговорила она и удивилась своему спокойствию, тому, как ровно звучит собственный голос. Она жаждала пробиться сквозь толщу невозмутимости, выразить то, что переполняло ее, однако ее волю словно подчинил себе некий невидимый двойник. Лицо ее заледенело, она встала, мельком подумав о том, что холод, должно быть, исходит от тела Джона. Она не могла смотреть на него, а потом повернулась спиной и скрестила руки на груди. Солнечный свет слепил ее, густой кустарник сбивал с толку хитроумным переплетением веток. Она не способна была решить, как ей поступить. «Иди отсюда, — сказала она себе. — Ступай прочь». Она шагнула было в сторону пасти, но остановилась, ибо не знала, правильное ли направление избрала.
Кусты шевельнулись, но она не обратила на это никакого внимания. Ее спокойствие начало рушиться, что-то неудержимо влекло Кэтрин обратно, к телу возлюбленного. Она молча сопротивлялась. Зашелестела листва. Кэтрин потерла глаза. Слез в них не было, однако ей почудилось, будто на них опустилось нечто легкое и прозрачное. Быть может, подумала она, обрывки спокойствия, и засмеялась, но смех больше походил на икоту. Присмотревшись, она различила в кустах десять — двадцать — нет, две или три дюжины крошечных, почти детских фигурок, облаченных в сверкающие на солнце лохмотья. Кэтрин снова икнула, теперь уже не от смеха, а от подступившего к горлу рыдания или тошноты. Филии медленно надвигались. Выходит, их с Джоном поджидали, и у них не было ни малейшей надежды на успех…
Кэтрин попятилась: наклонившись, она подобрала меч Джона и погрозила им филиям.
— Не подходите, — предупредила она. — Не подходите.
Но те, не вняв ее предупреждению, подкрадывались все ближе.
— Стойте! — крикнула она. — Иначе, клянусь, я перебью вас, всех до единого! — Она взмахнула клинком. — Клянусь!
Филии словно не слышали. Кэтрин, рыдая, снова крикнула им, чтобы они уходили. Но те окружили ее, остановившись за пределами досягаемости меча.
— Вы не верите мне? — спросила она. — Не верите, что я убью вас? А что меня удержит?
Горе и ярость наконец-то выплеснулись наружу, и она, издав пронзительный вопль, ринулась на филиев, ударила одного в живот, рассекла другому камзол на груди. Они повалились наземь, а остальные набросились на Кэтрин. Она обрушила клинок на голову третьему, расколов ему череп так легко, как будто это была не голова, а дыня, увидела, как хлынула из раны кровь, успев заметить, что рассекла лицо врага почти надвое, но тут филии навалились на нее всей гурьбой, и она упала. Сопротивление ничего бы не дало, однако она продолжала отбиваться, сознавая, что, если перестанет биться, к ней возвратятся те чувства, которые сильнее боли. Филии глупо таращились на к нее, словно не понимали, почему она ведет себя щ так, и их бестолковость распалила ее еще сильнее. О Уж смерть-то, казалось бы, должна была научить ^ их чему-то, должна была заронить в их сердца — О как и в ее собственное — стремление убивать! Ко- ротко вскрикнув, она исхитрилась встать на колени и попыталась стряхнуть с себя тех филиев, что держали ее за руки. Она кусала их, царапалась, лягалась и пиналась. Что-то тяжелое ударило ее по затылку. Она обмякла, перед глазами все поплыло, зрение помутилось, и теперь она видела только сумрачный туннель, в конце которого блестели чьи-то водянистые зрачки. Они расширились, слились в один, который вдруг обрел кожистые крылья, раздвоенный язык и раздутое брюхо, где клокотал огонь. Он разинул пасть, чтобы проглотить ее и отнести домой.