— Потрясающе. А как тебе удалось все это узнать?
— Совершенно случайно, я его частично активировал. После этого он стал моим симбиотом и сумел уговорить меня включить его на полную мощность. Что я и сделал. Однако наша связь проходила на самом элементарном уровне. Потом его удалили, и я вернулся в свое нормальное состояние. Однако он продолжает функционировать, и телепаты-аналитики могут с ним общаться. Сейчас Галактический совет и ООН хотели бы, чтобы он заработал снова. Было предложено оставить его в цепочке кула, попросив сообщать подробные аналитические данные о каждом мире, который он посетит. Кроме того, Спейкус обеспечит Совет сведениями о целых секторах цивилизованной галактики. Это живой процессор, с определенными телепатическими способностями — за несколько веков своей жизни он накопил массу самой разнообразной информации, так что он дал мне совет по поводу одной из статей Галактического Кодекса и знал, как действует машина Ренниуса. Спейкус обладает уникальной комбинацией объективности и способности к сопереживанию, благодаря этому его доклады бесценны.
— Кажется, я начинаю понимать, — сказал профессор Добсон.
— Да. Такое впечатление, что Спейкус ко мне привязался и хочет, чтобы я стал его «хозяином».
— Если бы расстояния не были такими большими, ты мог бы плюнуть в лицо Времени, — заметил профессор, когда я вернул ему бутылку. — Да, я все это говорил, и тогда это было правдой. Для меня.
— Ну, и где мы в результате оказались? — спросил я. — На вершине шпиля, куда было особенно трудно забраться, и на котором, как мы прекрасно знаем, уже давно сидят другие. Они считают нас развивающимся миром — примитивным, варварским. Скорее всего, они правы. Нужно смотреть правде в глаза. Не мы первые взобрались на шпиль. Если я соглашусь на эту работу, роль дисплея буду играть я, а не Спейкус.
— Говоря статистически, — заметил профессор, — весьма маловероятно, что мы окажемся среди первых, — впрочем, так же, как и среди последних. Я верил во все, что говорил, в тот момент, кое-чему я верю и сейчас. Но сейчас меня заботит высказывание профессора Кюна о структуре научных революций — возникает мощная новая идея, традиционные схемы мышления рушатся, и строительство начинается с нуля. Маленькие шажки, один за другим. Проходит время, и все снова кажется солидным и разумным, если не считать нескольких лишних, никуда не укладывающихся кусочков. Тогда очередной бунтарь швыряет кирпич в окно. Так было всегда, но в последние годы кирпичи летят все чаще. Когда же мы встретились с инопланетянами, прибыл целый грузовик. Вполне естественно, наш интеллект начал спотыкаться. Однако кем бы мы ни были, между ними и нами существуют немалые различия. Так должно быть. Нельзя сыскать двух одинаковых людей, как и найти два одинаковых народа. Я не сомневаюсь, мы внесем свой вклад! Мы обязаны пережить град падающих на наши головы кирпичей — ведь остальные, теперь это становится очевидным, пережили подобное бедствие. Ученые, занимающиеся антропологией, говорят о релятивизме культуры: каждая ступень эволюции автоматически вызывает у них чувство превосходства по отношению к тому народу, степень развития которого они оценивают, а они оценивают всех. Теперь наступил момент, когда нас, в том числе и антропологов, будет оценивать само время. Похоже, тебя это задело даже сильнее, чем ты готов признать. Так вот тебе мой совет: не унывай и постарайся извлечь для себя что-нибудь полезное. Смирение, например. Мы стоим на пороге возрождения, если я правильно понимаю происходящее. Однако обязательно наступит день, когда кирпичи перестанут валиться на нас, и Время приостановит свой бег, и тогда мы сможем наконец навести порядок в своем доме. И снова ощутим свою ценность в бесконечной Вселенной.
Я взял у него бутылку, сделал глоток и посмотрел на здание, расположенное на противоположной стороне улицы.
— Почему мы следим за часами? — спросил я.
— Ждем, когда пробьет полночь. Это должно произойти с минуты на минуту. А вот и они! — воскликнул он.