— Господин Ланье, — вмешался чужой голос, — без реконструкции вам окончательно не поправиться. Мы ввели в ваш мозг крошечных роботов. Они восстанавливают нервные клетки.
— Не надо нового тела…
— Не беспокойтесь, у вас нормальное тело… в известной степени. Поврежден мозг.
— Никаких привилегий.
— О чем это он? — спросил кто-то третий.
Ответила Карен:
— Он не желает элитарного лечения.
— Господин Ланье, это стандартная процедура. Вы имеете в виду… — голос понизился. Фраза адресовалась кому-то другому, быть может, Карен: —…что он против хранения в импланте?
— Всегда был против.
— Ничего подобного тут не потребуется. Обыкновенная медицина. Вы же раньше не отказывались от медицинской помощи, верно?
— Не отказывался. Жизнь трудна…
— Но я должен заметить, что при своевременном обращении в Крайстчерч развитие болезни было бы остановлено.
— Вы — с орбитальных тел? — медленно произнеся эти слова, Ланье открыл глаза (то есть ощутил, как разлепляются веки), но ничего не увидел.
— Я там учился. Но родился и вырос в Мельбурне.
— Ну, хорошо, — сказал Ланье. Выбирать, похоже, не приходилось.
Где-то вдалеке плакала Карен. Звуки стали тише, коричневая мгла сгустилась в черноту. Прежде чем лишиться чувств, он услышал новый голос, на сей раз с русским акцентом:
«Гарри, помощь близка. Держись, старина».
Мирский.
ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
Когда у Ольми не осталось сомнений, что его прочат на должность командующего Силами Обороны, он решил исчезнуть. С яртом в голове забираться на такие ответственные высоты?!
После разговора с Корженовским он побывал в номере под залами Нексуса, а затем в своей старой александрийской квартире и «замел» все следы. Даже личный библиотечный канал подготовил к уничтожению, но медлил. Перед тем как обрубить все концы, надо было исполнить последний долг.
Он вызвал любимую ищейку и спросил, где находится сын.
«Пух Чертополоха», — ответила вскоре ищейка.
«Инкарнирован?»
«Благополучно рожден и уже проходит телесное обучение».
Ни Ольми, ни Рам Кикура при рождении Тапи не присутствовали. А импланты, увы, созданы не для того, чтобы избавлять от угрызений совести.
«Можно с ним связаться по внешним каналам?»
Ищейка дала ответ через несколько секунд:
«Прямой контакт невозможен. Но он открыл в банке данных тайный счет, доступный только вам и ему».
Ольми улыбнулся.
«Посмотри, что там есть».
На счету находилось одно-единственное краткое послание:
«Зачислен в состав Сил Обороны. Через несколько дней получу первое назначение. Успехов всем нам, папа».
Ольми снова и снова перечитывал записку и любовался пиктом, означающим нежность, уважение и восхищение.
«Я хочу оставить сыну письмо, — сообщил он в банк данных. — И просьбу».
Когда послание перекочевало на счет, Ольми отозвал ищейку и заблокировал терминал.
Настало время уйти туда, где его никто не потревожит. Он сложил на полу груду самых необходимых вещей, а затем переправил ее в эксплуатационный туннель возле полярной шапки, в третью квартиру казармы технического персонала.
Извещать Гекзамон о результатах исследований было рано. Судя по всему, Ольми пока не добыл ничего стратегически ценного. Он много узнал о культуре и обществе яртов, зато о науке и технологии — сущие пустяки. Это казалось вполне объяснимым: вряд ли те, кто отправлял ярта на задание, круглые дураки. И все-таки Ольми чувствовал, что ему понадобится еще несколько недель.
По правде говоря, он ушел в поиски с головой. Увидел ловушку — не яртскую, а свою собственную, — и осторожно миновал ее. Он мог бы схорониться у себя в мозгу и месяцами осмысливать поступающую от дубля информацию, а во внешний мир возвращаться только за съестными припасами и за новостями о подготовке к открытию Пути.
Никогда еще он не получал возможности изучать противника в таком близком, можно даже сказать, интимном контакте. А ведь изучать врага — все равно что рассматривать в кривом зеркале себя самого. Временами, исследуя слабые и сильные стороны пленника, Ольми видел в нем свои отрицательные черты, словно взятые взаймы. И наоборот. Ненависти к ярту он уже не испытывал. Иногда ему казалось, что он вот-вот научится понимать это существо.
Они выработали своего рода язык, мысленный «пиджин», позволявший каждому думать по образу партнера и в рамках общего словаря. Они начали обмен информацией личного свойства, безусловно, тщательно подобранной и упрощенной, но, тем не менее, дающей картину мировоззрения. Ольми поведал о своем прошлом: естественное рождение, консервативное воспитание в семье ортодоксальных надеритов, живших в городе Второго Зала, но умолчал о том, как берег дублей Корженовского, как веками вынашивал свой замысел. А от ярта узнал следующее: