Стало уже так душно, что хотелось скорее перейти в просторную церковь или за свадебный стол.
— Тогда я вас попрошу поставить свои подписи под этим документом, — сказала Мария Тихоновна, широко улыбаясь.
Гаврилов предоставил право сделать это своей невесте.
— А можно я сразу «Гаврилова» напишу? — спросила та.
Часы над головой Марии Тихоновны, которые занимали теперь место сменявших друг дружку портретов разных государственных деятелей прошлого, пробили час.
И тут девушка Рабинович, такая красивая и воздушная, сказала:
— Ах, мне дурно… не надо…
И на глазах она стала съеживаться, уменьшаться, но не так, как раньше, когда надувная девушка превращалась в мячик, а как-то более грустно и натуралистично — из нее словно и на самом деле выпускали воздух, оставляя лишь оболочку. А ведь нет ничего более ничтожного и прискорбного, чем оболочка красивой девушки ростом метр восемьдесят.
— Ты что, погоди! — закричал Гаврилов.
Расталкивая зрителей, Минц рванулся к девушке, но не помогал, а только снимал эту трагедию на пленку.
— Мама! — закричал Гаврилов. — Верни мне невесту! Я люблю ее!
— Не надо было выбирать девушку с такой фамилией, — ответила мама, глядя в пол. Она была человеком старых, реакционных взглядов.
Миша Стендаль, заподозрив неладное, вцепился в руку своей невесты и крикнул ей:
— Бежим отсюда!
— Куда бежать? — зарыдала невеста. — Мы с тобой жертвы гадкой политики!
И дрожащим пальчиком она показала на вторую длинноногую блондинку — невесту, которая покорно упала и превратилась в тряпочку с белыми волосами. Лишь ее туфли, купленные утром в Гусляре, да белое подвенечное платье, вытащенное из семейного шкафа, остались нетронутыми этим ужасным превращением.
Ноги бритого жениха подкосились, и он упал на колени перед своей несбывшейся женой.
«Этого и следовало ожидать, — думал Удалов. — Наверное, и Минц догадался о том, что все подарки из будущего не более как фикция. Они получили от нас то, что хотели, и не пожелали делиться с прошлым передовыми технологиями. Исторический эгоизм, можно даже сказать — цинизм, столь свойственный любой развитой цивилизации. Но почему я, со всем моим житейским и космическим опытом, при всем моем незаурядном уме так и не смог догадаться, что же надо от нас будущему?
Мы — время неопределенности. Мы не знаем, от чего избавились и не знаем, к какому берегу пристать. Даже не исключено, что к берегу, от которого мы отплыли, нас тянет еще сильнее, чем в открытое бурное море. Подкинули нам девиц — взяли девиц и стали придумывать, куда их приспособить. Пожертвовали нам слона — взяли слона. Даже с будущим мы общаемся на авось… Так заслуживаем ли мы снисхождения… Ведь даже я, человек в принципе честный и бескорыстный, так и не удосужился проверить, что хранится в шариках и мячиках, полученных в будущем. Я откладывал это, якобы боясь, что там окажется слон или крокодил и он повредит мне мебель и обстановку, хотя никто не мешал мне выйти для испытаний во двор… На самом-то деле я боялся неожиданности. Я боялся получить девушку или женщину средних лет, в которую я влюблюсь или которая влюбится в меня, я боялся получить нечто невообразимое, что принесет нашей планете чесотку или кариес. Но почему я должен ждать чесотку от собственных внуков? Зачем они станут делать нам гадости?..
Гадостей они не сделают, но и помогать не будут. Мы, русские люди, предками только и гордимся».
Удалов задумался глубоко и, как всегда, не вовремя. Пока он витал в облаках, исчезла и Галочка. Затем из-за окна донеслись крики, и те, кто был ближе к окну и смогли выглянуть наружу, сообщили, что могучий слон превратился в серую шкуру. И ребятишки начали резать шкуру и растаскивать по домам, но тут из-за угла выскочили люди в черных чулках на рожах и унесли шкуру слона в свой танк, который таился в кустах.
«Ну что ж», — вздохнул Удалов, стараясь не слушать страшных криков и причитаний толпы. Он решил увести рыдающего Мишу Стендаля, который только что потерял смысл жизни…
Он сделал шаг к корреспонденту и даже протянул руку, но сказать ничего не успел…
— О Боже! — раздался чей-то возглас. Но возгласом не остановить неизбежности…
Миша Стендаль начал съеживаться, уменьшаться, и через несколько секунд обнаружилось, что Удалов смотрит на лежащий возле его ног костюм, рубашку, галстук… Десантники из окружения президента уже прибежали с лопатой и носилками. На эти носилки они положили тела Миши, Гаврилова и бритого жениха — из чего следует догадаться, что пока Удалов глазел на гибель Миши Стендаля, остальные женихи тоже сдулись.