Мидас передал Минотавру карточку и ваучер. Минотавр поставил внизу пергамента-прошения свою подпись.
— Вот и все. Удачи тебе, дорогой, — сказал Мидас и вдруг спохватился: — Ох, чуть не забыл. Последняя формальность…
Он опять порылся в ящике, вытащил гладкое золотое кольцо и, прежде чем Минотавр сообразил, что происходит, вдел кольцо в бычью ноздрю. Минотавр удивился:
— Что ты сделал?
— Не стоит расстраиваться. Просто гарантийное приспособление, которого требуют страховщики. Мы снимем кольцо, как только ты доставишь рог. И не пытайся избавиться от него — кольцо так устроено, что при неумелой попытке освободиться замочек взрывается. Да, по правде говоря, оно тебе к лицу. До свиданья, Минотавр, желаю удачи. Скоро увидимся снова.
— Но когда состоится операция?
— Ну, вероятно, инопланетный наблюдатель сможет ответить тебе точнее… Сам в темпоральных путешествиях новичок…
— Что за инопланетный наблюдатель? О чем ты толкуешь?
Однако Мидас не желал продолжать беседу. Он и так потратил на Минотавра пропасть времени. Его ждали другие дела — извлекать прибыль, превращать предметы в золото. Мидас терпеть не мог долгих перерывов в работе, в своей настоящей работе. Уже сейчас под мышками нарастал характерный зуд, какой возникал каждый раз, когда они слишком долго находились вне контакта с объектом, подлежащим озолочению, — в данный момент можно было подумать о бутылочке чернил или пресс-папье.
Они обменялись рукопожатием, и Минотавр удалился. Пожалуй, он был слегка раздражен: Мидас держался с ним чересчур властно. Ну и ладно, пустяки, зато теперь он сможет лечь на операцию, а это всего важнее. Приятно также, что ему наконец выпал случай посетить отдаленную часть лабиринта под названием Майами.
Когда люди прознали, что Дедал решил отказаться в лабиринте от причинности, они пришли в ужас. Обычно мастеру-строителю в таких вопросах дозволялось поступать по собственному разумению, но это уж, право, нельзя было принять без комментариев. Было созвано специальное заседание Комитета мэров лабиринта, и Дедала пригласили для разъяснений: зачем ему понадобился столь беспрецедентный шаг?
— Джентльмены, — произнес Дедал, — взглянем в лицо фактам. Мы задумали наш лабиринт как объект чисто развлекательный, не омраченный ни малейшей примесью моральных устоев и не признающий никаких социальных компенсаций любого толка.
— Совершенно верно, — пробурчали себе под нос члены комитета, доктринеры и эстеты несгибаемого типа, как, впрочем, большинство всех мэров.
— И тем не менее, несмотря на все наши усилия, от моего внимания не ускользнуло, что отдельные части лабиринта заразились поисками смысла и тем самым пятнают кристалльную бесцельность нашего творения прилипчивыми грибками толкований. Вот почему, джентльмены, я счел целесообразным отменить в лабиринте принцип причинности.
— Не вижу связи, — высказался один из членов комитета.
— Мне думалось, что связь очевидна. Моральные категории липнут к тем или иным объектам при посредстве причинности. Цель морали — установить стандарты, исходя из которых люди либо следуют неким предопределенным правилам, либо, если не получается, строго осуждают себя. Именно этого мы и хотим избежать любой ценой. Устраняя причинность, я подрываю мораль. Наш проект, джентльмены, в сущности, сводится к устранению чувства и понятия вины.
Дедалова декларация о намерениях была встречена восторженными криками собравшихся — всех, кроме одного старика с раздвоенными седыми бакенбардами, который заявил:
— А по-моему, вся проблема не стоит выеденного яйца. Отмена причинности, ради того чтобы избежать комплекса вины, представляется мне решением бессмысленно героическим. Почему бы людям просто не пренебрегать своей виной, как делаю я?
— Вынужден напомнить тебе, — вмешался Дедал, — что большинство людей не имеют винопренебрежительной железы, которая даруется лишь существам вымышленным.
— Что верно, то верно, — согласился старик.
— Напоминаю, что мы стараемся дать людям счастье, которого в их короткой и горестной истории очень и очень недоставало.
— Если не ошибаюсь, — вступил в разговор еще один член комитета, — ты, Дедал, придерживался мнения, что человечество нельзя толкать к эволюции силком, через беспрерывные муки войн, голода, социального неравенства и всяческое варварство, вплоть до крайней стадии — самоосуждения и неверия в собственные силы. Что и говорить, концепция радикальная. А ты не боишься, что возобладает врожденная лень, и люди вновь отрастят хвосты и полезут на деревья?