— Он опять сполз вниз по стене, и Линн услышала хриплый голос: — Вы знаете меня, о, духи! Слушайте же меня! Сделавшие вас духами сами ими станут!
— Духи! — дружно заверещали метины. — Живущий от духа да умрет от него! Всем одна участь! Все станут духами!
Линн забыла о Прин и встрепенулась, когда та прикоснулась к ее руке.
— Толкователь Линн!
— Что?! — Линн подпрыгнула, Прин отшатнулась. — Да, конечно, это я… Простите. Нам надо идти. — Она отвернулась, отогнула циновку и спросила Орэла, морщась от шипения метинов. — Что нам теперь делать?
Ракноид задумчиво повозился на плече и ответил:
— Первым делом отведем домой Коноверов и Малкома. Завтра утром за нами пожалует мисс Прин. Мы вернемся в город и станем свидетелями судебных процессов. Метинов от казненных, погибших не от выстрела в голову, мы заберем с собой. Таково мое предположение, госпожа.
— Но… почему?
— Потому что нас об этом попросили. Полагаю, ваш дедушка признает это наилучшей тактикой.
— Я имела в виду другое. Но ты, конечно, прав. — Она протерла глаза и взялась за вторую циновку. — Вокруг нас бушует политическая буря, а мы понятия ни о чем не имеем! Теперь я понимаю, почему Чоник и его друзья не любили обсуждать с нами метинов. Но другой вопрос — что еще они от нас утаили?
— Уверен, мы во всем разберемся, госпожа.
Выйдя из хижины, Линн зажмурилась от яркого пламени факелов. Стоило ей появиться, как толпа притихла. Прин заслонила ее собой и провозгласила:
— Перед вами Толкователь Линн! Ей положены почести!
Сначала тайшилы недоуменно помалкивали, потом разом подняли руки и зашевелили пальцами. Линн сделала то же самое.
— Что теперь, Орэл? Произнести речь?
Но не успел ракноид отреагировать на вопрос, как все тайшилы забыли про нее и вернулись к прежним разговорам. Только четверо людей по-прежнему не сводили с нее глаз.
— Тебе не причинили вреда? — спросил Малком.
Линн бросилась было к ним с распростертыми объятиями, но по пути передумала и вспомнила про крестьянку.
— Мы можем надеть фуфайки, Прин? Как бы по нам не открыли пальбу.
— Конечно. — Прин сняла с себя фуфайку и подала ей, потом позвала: — Эй, Таир! Пускай твои отдадут людям фуфайки. Я добуду для вас другие. Людям еще предстоит добраться до дому.
Одна из караульных согласно пошевелила пальцами и сняла фуфайку. Остальные последовали ее примеру. Линн подошла к четверке, недоуменно принимавшей у охранниц защитную одежду. Не дав им задать ни одного вопроса, Линн сказала:
— Сперва мы вернемся в поселение. Тут у них разразилась гражданская война, но нам пока ничто не угрожает.
Сначала четыре пары глаз взирали на нее с недоумением, потом супруги Коноверы кивнули и стали надевать фуфайки; их ракноиды прилагали усилия, чтобы не оказаться похороненными под складками ткани.
Охранница протянула Линн факел.
— Он понадобится вам при выходе из города. Дым наверняка затянул всю округу.
— Могу себе представить! — Линн взяла факел. — Кто-нибудь знает, как выбраться отсюда на дорогу?
Тайшилы стали наперебой давать советы. Линн уповала на то, что Орэл хоть что-то запомнит. Она выпятила губы, погладила на прощанье метина главной охранницы, дождалась, пока та похлопает Орэла, и тихо спросила:
— Ну, Орэл, куда теперь?
— Пока вперед, госпожа.
— Понятно. Идем! — Она вышла из мохнатой толпы. — Знаешь, Орэл…
— Нет, госпожа.
— В следующий раз, когда я непочтительно выскажусь о баклажанах, двинь мне как следует по башке, договорились?
Она почувствовала, что его ножки крепче прежнего сжимают ей шею.
— Приложу все старания, госпожа.
Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИНВладимир Корочанцев НЕ СМОТРИ НА ТЕЩУ!
Сколь бы ЭКЗОТИЧНЫМИ ни казались нам чужедальние миры, на Земле пока еще хватает своей экзотики…
«Мы вступаем в неведомую область местных обычаев», — предупреждает Линн ее восьминогий друг.
С таким же недоумением и упорным желанием перекроить все по своей мерке просвещенный европеец встречает чужеземные обычаи.
Например, культуру австралийских аборигенов, практически не известную российскому читателю.
*********************************************************************************************Когда я попадал в иную среду: в Синайскую пустыню, в знойное Предсахарье, в мистические пустыни Калахари и Намиб, в чащу тропических лесов Камеруна, в безоглядные полупустынные просторы юга Мадагаскара — я тотчас чувствовал себя беспомощным в чуждом, непривычном мире. Но еще более пугала моя неспособность понять мышление и склад жизни местных жителей. Люди во многом вели себя непостижимо, иначе чем я. Ими двигала совсем другая, странная логика, и я сознавал, что судьей им никак не могу быть, что ничего не знаю о них и вижу их извне, но не изнутри, что правы именно они и что сам бы я ни за что не выжил в этом нещедром мире природы, очутись в нем один — да и все живое здесь отторгло бы меня как чужака. Снаряжаясь в дальнюю землю, надо непременно отказаться от стереотипов и попытаться понять, что в любой самой непостижимой традиции чужого народа кроется рациональное зерно.