Удивляла и кошачья привычка чужеземца засыпать в любое время в самых неожиданных местах. Раз он уснул прямо в кресле Меринова, раскидав в стороны свои обвислые уши. Во сне он пошевелил ногами какие-то рычаги, и снаряд от этого немножко тряхнуло.
Однажды дед Андрей зашел по какой-то надобности в его кабину и потом рассказывал, что увидел следующую картину: вислоухий чужак стоит перед своим каменным изваянием и что-то ему по-своему втолковывает, а между делом достает из мешочка желтые шарики и бросает идолу в дырку, которая, должно быть, по замыслу ваятеля означала рот.
— Язычество, как оно и должно быть, — пробормотал инженер.
— Оно понятно, что язычество, — отвечал ему дед, хмурясь, — а все ж на душе мерзостно. Погань…
На третий день Меринов предупредил, что с завтрашнего обеда начнется опять летание под потолком.
Мужики это степенно обсудили, а Гаврюха с беспокойством сказал, что надо бы приучить чужеземца вести себя смирно.
Позже к Жбанкову в кабину вошел Степан и сказал:
— Барин! Вели рыжему Вавиле у чужеземца червонцы не выманивать. Это прямо срам один, что делается.
Петр Алексеевич насторожился. Вот что оказалось.
Однажды, когда мужики столовались, чужеземец по своему обыкновению ворвался и вырвал кусок у Вавилы чуть ли не изо рта.
Вавила тут же вскочил, заорал, замахнулся на пассажира и обложил его такими матюками, что всем стало неловко.
Чужак, видать, сообразил, что сделал непотребное, достал из-за пазухи мешочек, а из мешочка — золотой червонец! Ну, не червонец, но золотой кругляш сходных размеров. И протянул его Вавиле вроде как в уплату за беспокойство.
Тот, не будь дурак, и обратил все себе в пользу. Стал оказывать чужеземцу разные услуги, носить ему горшки с едой, а когда тот их принимал — протягивал руку. Плати, мол. Чужеземец без разговоров давал кругляш. За полдня Вавила восемь штук уже слупил.
Услышав это, Петр Алексеевич пошел искать Вавилу. Нашли его в нумере у чужеземца. Вавила был сплошная любезность, он держал в руках корец с квасом и сладко улыбался.
— Ну-ка, выйди, — бросил ему Жбанков, нахмурив брови.
В коридоре купец взял его за рыжий вихор и тряхнул хорошенько.
— А ну, рыжая бестия, выкладывай монеты!
— Это почему? — озлобился Вавила. — Он сам их дал, стало быть, я заработал.
— Все, что ты заработал, я тебе дома сполна выдам, — угрожающе пообещал Жбанков. — А это есть грабеж и обман. Я позорить честное купечество не позволю!
Вавила, сверкая глазами, оглядел собравшихся.
— А ежель не отдам?
— Ты лучше отдай, — мирно посоветовал Степан, засучивая рукав.
Вавила еще некоторое время моргал, решая, как быть.
— У чужеземца целый мешок золота, — буркнул он. — Не убудет.
— А хоть бы и два мешка, — твердо ответил Жбанков, — все одно не твое.
— Не прекословь старшому, — сердито проговорил дед Андрей. — Отдай все добром, пока просят.
Вавила процедил сквозь зубы какое-то мудреное проклятие и вынул из-за пазухи тряпицу, в которую были завернуты монеты.
— Грабьте! — злобно сказал он.
— Поди вон с глаз, — объявил ему купец, а сам отправился к пассажиру.
— Наши извинения, — сказал он, протягивая золото. — Я говорю, один дурной жеребец весь табун испортит. Впредь не давайте ему денег.
Чужеземец шевелил ушами, не понимая, что говорит ему Жбанков.
— Вот, берите, нам лишнего не надо, — купец положил сверток на пол и повернулся уходить.
Но прежде он успел оглядеть нумер. Постоялец разложил повсюду свои вещи, открыл коробки. В углу страховидно громоздился его истукан. Величиною он был на две головы выше Степана. Шеи не было, но в верхней части имелась темная большая дырка, словно рот. А по бокам глубокие борозды, кои обозначали, что у идола есть и руки. Камень на вид был шершавый и скверно обработанный. Жбанков подумал, что скульптор Фейфер, к которому он как-то ездил заказывать гипсовых амуров на крыльцо, сработал бы идола куда искуснее.
С той поры Вавила еще больше возненавидел чужака. Теперь он не только кричал и сквернословил в ответ на его причуды, но сам искал повода столкнуться, обругать да еще при случае незаметно дать тумака.
На следующий день случай и представился.
К обеду все ожидали пропадания тяжести предметов. А до того, как обещал Меринов, произойдет некая круговерть, связанная с торможением и разворачиванием снаряда. Хоть никто и не понимал, зачем тормозить на половине дороги, но перечить не стали. У мужиков нашлись дела, а Жбанкову и Гаврюхе надлежало пристегнуться к койкам и лежать тихо, ожидая, пока разворот кончится. Жбанков не преминул вспомнить, что в нумере пассажира стоит кое-как закрепленный идол.