И все — ради тех самых простых правил.
Охранять закон. Преследовать зло. Защищать невиновных.
Мне тоже пришлось через это пройти.
Я шел по узкой кирпичной кишке, поддел ногой обрывок газеты, валявшийся у стены. Вот здесь истлел несчастный вампир. Действительно несчастный, виновный лишь в том, что позволил себе влюбиться. Не в вампиршу, не в мага даже, а в жертву… в пищу.
Вот здесь я плеснул из чекушки водкой, обжигая лицо женщины, которую мы же, Ночной Дозор, отдали на пропитание вампирам.
Как они, Темные, любят говорить: «Свобода»! Как часто мы объясняем себе самим, что у свободы есть границы.
И все это, наверное, правильно. Для Темных и Светлых, что просто живут среди людей, превосходя их по возможностям, но ничем не отличаясь по стремлениям. Для тех, кто выбрал жизнь по правилам, а не противостояние. Но стоит лишь выйти на рубеж, тот незримый рубеж, где стоим мы, Дозорные, разделяя Тьму и Свет…
Это война. А война преступна всегда. Всегда, во все времена в ней будет место не только героизму и самопожертвованию, но еще и предательству, подлости, ударам в спину. Иначе нельзя воевать. Иначе — ты заранее проиграл.
Да что же это такое, в конце концов! За что стоит драться, за что вправе я драться — когда стою на рубеже, посредине между Светом и Тьмой? У меня соседи — вампиры! Они никогда — во всяком случае Костя — никогда не убивали. Они приличные люди… С точки зрения людей. Если смотреть по их деяниям — они куда честнее шефа или Ольги.
Где же грань? Где оправдание? Где прощение?
Я не знаю ответа. Я ничего не в силах сказать, даже себе самому. Плыву по инерции, на старых убеждениях и догмах. Как могут они сражаться постоянно, мои товарищи, оперативники Дозора? Какие объяснения дают своим поступкам? Тоже не знаю. Но их решения мне не помогут. Тут каждый за себя… Прямо как в лучших тезисах Темных.
Самое неприятное: я чувствовал, что если не смогу нащупать этот рубеж — я обречен. И не только я один. Погибнет Светлана. Шеф ввяжется в безнадежную попытку спасти ее. Рухнет вся структура московского Дозора.
Оттого, что в кузнице не было гвоздя…
Я еще постоял, опираясь рукой о грязную кирпичную стену. Вспоминал, кусая губы, пытаясь найти ответ.
Не было ответа.
Значит — судьба.
Пройдя уютным, тихим двором, я вышел к «дому на ножках». Шедевр позднего советского домостроения вызывал сложное чувство. Похожее я иногда испытывал, когда проезжал в поезде мимо заброшенных деревень или полуразрушенных элеваторов. Неуместность… Сильный замах, а удар пришелся по воздуху, плохое, ко всему, место…
— Завулон, — позвал я, — ты меня слышишь?
Звуки московской ночи: рев редких машин, кое-где музыка из окон и безлюдье.
— Ты все равно не мог рассчитать все, — произнес я в пустоту. — Никак не мог. Всегда есть развилки реальности. Будущее не определено. Мы это знаем оба.
Я пошел через дорогу, не оглядываясь по сторонам, не обращая внимания на машины. Я ведь на задании, верно?
Сфера отстранения!
Звякнул, застывая на рельсах, трамвай. Машины сбавили ход, объезжая пустоту, в центре которой был я. Все перестало существовать — только здание, на крыше которого три месяца назад шел смертный бой и темноту рассекали мощные выбросы энергии, невидимой человеческому взору.
Вот и сейчас здесь собиралась в узел незримая сила. И она неумолимо нарастала.
Здесь был центр тайфуна, я не ошибся. Меня вели именно сюда. Прекрасно. Я пришел. Завулон, а ведь ты не забыл свое позорное поражение. Ты помнишь, как славно тебя опустили на глазах твоих шестерок?
Высокие цели, о, да! Они исключительно высоки, но в нем кипит еще одно желание, в прошлом маленькая человеческая слабость, а ныне — неизмеримо усиленная Сумраком страсть.
Отомстить. Расквитаться. Переиграть проигранную битву.
Наелись по уши мы схваткой простой, пресытились дракой. Очень хочется не только победить, но и унизить противника. Нам скучна пресная победа. Великое противостояние выродилось в бесконечную шахматную партию. Даже для Гесера, великого светлого мага, что с таким удовольствием издевался над Завулоном, приняв чужой облик.
Для меня противостояние еще не стало игрой.
Может быть, в этом мой шанс.
Я достал из кобуры пистолет, снял его с предохранителя. Вдохнул — глубоко-глубоко, будто готовясь нырнуть.