— Значит, не было никакой науки, — услышал Дым собственный голос. — Было подражание, робкое повторение давно сделанного, давно пройденного, игра в науку… Да?
— Нет, — яростно сказал Люк и отвернулся. — Идемте, я кое-что вам покажу.
— Эй, — негромко позвал Дым.
Те трое, что лежали на куче тряпок, вяло шевельнули ушами. К Дыму обратились три пары равнодушных глаз — стеклянные пуговицы, блестящие и бессмысленные.
Дым едва удержался, чтобы не попятиться.
— Это…
— Да, — сказа Люк за его спиной. — Это те, которых стригут и едят Хозяева. Это наши предки, вернее, наши неудачливые двоюродные братья. Их сюда привезли еще детьми. Много лет назад. Было двадцать два. Остались трое…
— Зачем? — после паузы спросил Дым.
— А как иначе? Биология, медицина…
— Они здесь были все это время? Когда нечего есть…
— Я потрошил матрасы, — сказал Люк, с трудом выдерживая его взгляд. — Старая солома… И я свое отдавал.
— Им?
Люк помолчал, будто решаясь. Наконец нервно потер руки:
— Это еще не все… Идемте.
Они долго шли узким, скверно пахнущим коридором; поднялись по крутой винтовой лестнице, и Дым увидел обнесенное железной сеткой сооружение.
За сеткой, в ремнях, в переплетении шлангов…
Дым на поверил своим глазам.
В станке помещался плотно спеленатый трубками, прикованный к железной стойке плешивый волк.
— Была наука, — сказал Люк, как будто нездоровое животное в станке могло подтвердить или опровергнуть эту истину. — Материала накопили предостаточно. Вот только распорядиться…
Волк открыл желтые глаза. Дым невольно отшатнулся.
— Ей недолго осталось, — тихо сказал Люк. — Волчице… Она умирает.
На площадь они пришли позже всех. Кто-то уже разжег костер вместо Дыма. Лана, увидев Дыма и Люка вместе, удивилась и, кажется, повеселела.
— Может, ты споешь? — попросил ее Дым.
Она покачала головой:
— Нет. Теперь не надо.
Они уселись рядом, и Лана, прежде немногословная в присутствии Дыма, начала вдруг рассказывать, подробно и откровенно, хотя ее никто об этом не просил. Она рассказывала, как на нее внезапно упала слава, как огромные толпы аплодировали и подпевали и как она теряла голову от мгновенной власти над ними. Как значки с ее портретом носил каждый второй, а плакаты пестрели на всех афишных тумбах, и ради того, чтобы только коснуться ее, люди толкались чуть ли не насмерть.
И как потом случилось нашествие, и слава ее растаяла, словно кусочек масла.
И как ей приходилось драться в очереди за пайком.
Как ее перестали узнавать и помнить, все о ней забыли, и как появился Люк.
— Все-таки зря ты перестала петь, — сказал Дым, когда Лана наконец охрипла и замолчала.
— Нет, все правильно, — вмешался молчавший до сих пор старик.
— Разумные существа не должны ходить стадом, в том-то и дело.
И Дым почувствовал, как внутри его закипает непонятное раздражение и протест против этой старой, неоспоримой, банальной истины.
Волки появились на окраинах. Собираться по вечерам на площади стало небезопасно; каждое утро и каждый вечер — в сумерках — Дым зажигал факел и поднимался на крышу.
Сосед справа — их с Дымом разделяли три покинутых двора — подавал своим факелом сигнал «все в порядке». Приняв сигнал, Дым то же самое сообщал соседям слева, а те отвечали, передавая сигнал дальше.
Однажды холодным утром — на белой шерсти Дыма лежал толстый слой инея — соседи слева не ответили.
С рассветом Дым вышел на улицу — и сразу же увидел волчьи следы.
Перед домом уже стояли двое парней из двора напротив. Топтались, втянув головы в плечи, не решались войти. Снег перед домом был утоптан волчьими лапами, и входить, собственно, было уже не нужно.
Дым вошел.
— Я ничего не оставил после себя, — сказал старик. — Слышишь, Дымка, я мог бы написать что-то вроде мемуаров. Теперь мне кажется, я много знал, еще больше понимал и мог объяснить бы…
— Да, — сказал Дым.
Старик умирал, в этом не было сомнения. Дыму казалось, что надо помолчать, о чем-то подумать, но старик не замолкал ни на минуту.
— Дымка… Ты предал дело Лидера. И это правильно, ты молодчина. А может быть, никакого Лидера и не было? Теперь никто никогда не узнает…
Он вдруг притих. Глаза его странно изменились.
— Я понимаю тебя, мальчик, — не своим, дребезжащим, а низким и глубоким голосом сказал вдруг старик. — Тебе не хочется быть таким, как все. Но подумай, кроме того, что тебя исключат из школы, изгонят из города… кроме того, кем были бы мы, если бы каждый…