О.Елисеева: Почему в фантастических произведениях все чаще и чаще появляется исторический антураж? К концу XIX — началу XX века реалистический исторический роман в русской литературе уже исчерпал свои возможности. Он полностью сложился как жанр с глубокой исторической перспективой, множеством линий и героев и ничего нового уже не мог предложить читателю. Недаром Лев Толстой в «Войне и мире» искал способ расширить рамки собственно исторического повествования за счет философской составляющей. Другой путь выхода из тупика реалистического исторического романа предложил Д.С.Мережковский, создав глубоко мистическую по своей сути трилогию «Христос и Антихрист», а также романы «Мессия» и «Тутанхамон на Крите». В советской литературе, в рамках культивировавшегося социалистического реализма исторический роман искусственно задержался в своем развитии на уровне XIX века без каких бы то ни было изменений. А ведь именно к мистике все сильнее тянуло и российский, и западный исторический роман. После появления в 1980 году постмодернистского романа Умберто Эко «Имя Розы» это стало очевидным даже для самых завзятых реалистов.
Д.Володихин: Эко нигде не вышел за пределы «нашей» или «первой» реальности.
О.Елисеева: Весь текст пронизан острейшим ощущением мистики, соприсутствия потустороннего мира в делах грешной земли, каковое, собственно, и характерно для средневекового сознания. В наше время картина стала меняться. Традиционный исторический роман резко «сдвинулся» в сторону фантастики. Была продолжена прервавшаяся было традиция «исторической фантазии», ярко заявившей о себе в 20-е годы в романе Михаила Первухина «Пугачев-победитель». Внутри самого жанра фантастики выкристаллизовались два-три поджанра, использующие исторический антураж и исторические сюжеты. Это, во-первых, фэнтези, действие которой чаще всего происходит в мирах абстрактного средневековья. Здесь мечи, кони, замки, сеньоры и прекрасные дамы служат для создания обманчивой реальности внутри большого красочного квеста. Во-вторых, историческая мистика, унаследовавшая традиции мистической литературы XVIII–XIX веков и помещающая действие в одну из исторических эпох, реально существовавших или выдуманных. Например, весьма популярны романы о столкновении героев, живущих в викторианской Англии и пользующихся «самыми современными достижениями науки» — газовыми рожками, паровозами, первыми автомобилями, — с миром эльфов, обитающих в лесу или прямо в саду на клумбе у ученого-позитивиста. Возможно, наибольший интерес представляет линия, которую условно можно назвать «воспоминания о будущем», используя название знаменитого фильма Э. фон Деникена. Это повествование, приоткрывающее перед читателями одну из главных загадок человеческой истории — знание о том, что Прошлое и Будущее не просто взаимосвязаны, но и «закольцованы» друг на друга.
Д.Трускиновская: Происходит, по-моему, довольно забавная вещь: поворот не только нас, писателей, а вообще всего общества к истории. Наконец-то мы сообразили, что пора осознать себя и страну, в которой мы живем, в историческом аспекте. Потому что эта бедная страна умудрилась — сколько там, 73 года и восемь месяцев? — прожить без истории. Ее история начиналась с XVII века. И теперь наша собственная история для нас менее знакома, чем история какой-нибудь неизвестной планеты в дальнем космосе. Может быть, в том и заключается интерес фантастов к истории, что она заменила какие-то выдуманные, несуразные миры. Мы «летали в космос» не от хорошей жизни: это было единственное, куда нам позволяли улететь. Теперь у нас можно делать все — и на нашем материале.
С.Кизюков: Тяготение литераторов к историческому антуражу: существует ли оно вообще? Считать ли таковым создание бесконечных сериалов о гоблинах и хоббитах, живущих в эпоху, напоминающую популяризованное средневековье? Сразу возникает вопрос — почему избирается средневековая модель, а не, скажем, античность или какая-нибудь догосударственная эпоха? Ответ, на мой взгляд, кроется в том, что именно реальное Средневековье сегодня менее всего знакомо среднему читателю. То есть мы имеем набор полезных мифологем: сожжение ведьм и еретиков, магия, паломники, непредсказуемость пространства и т. п. Иными словами, на вольное обращение с реликтами и артефактами средних веков отсутствует общественное табу. И именно поэтому над ним издеваются, как хотят.
Д.Трускиновская: Нет, такая тяга существует. Давайте вспомним всплеск интереса массового читателя к истории в начале 90-х или чуть раньше. Публиковали воспоминания тех, кто пережил 37-й год, литературу о лагерях, о том, что было после лагерей, то есть была своего рода литературная мода. Читали это поголовно все! Трудно было найти человека, который не знал бы, например, «Крутого маршрута». Тогда вся эта литература была успешно опубликована. Кому нужен 37-й год, может пойти в библиотеку. Тот всплеск возник, понятно, из истории нашего государства, из исторического казуса, случившегося в начале 90-х. Заранее никто не мог и подумать, что вокруг 37-го года поднимется такая литературная буча. По этому примеру видно: когда-нибудь вокруг другой исторической темы или периода может возникнуть не меньший интерес. Все это не зависит от нас вами, а диктуется объективными причинами.