Майкл взял своего змея, подошел к Эмили и сел рядом.
— Привет!
— Привет, Майкл. Какой у тебя чудесный змей! Он летает?
— Да. Я покажу тебе. Его смастерил отец… А твой что-нибудь для тебя сделал?
— Мать шьет одежду для кукол. А отец однажды построил для них домик. Только я больше не люблю кукол.
Майкл немного помолчал. А потом смущенно спросил:
— Эмили, тебе все кажется нормальным?
— В каком смысле?
Он неуверенно махнул рукой.
— Парк, люди… То, как мы живем, — он запутался.
Эмили положила венок на траву и посмотрела на Майкла.
— Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь… Мы настоящие, и жизнь настоящая… я не понимаю.
— А как насчет различий? — с неожиданной силой произнес Майкл. — Между нами и ими?
— Мои родители утверждают, что мы еще недостаточно взрослые, чтобы понять, — спокойно ответила Эмили. — Они говорят, мы во всем разберемся, когда вырастем.
— Могу спорить, что большинство людей — такие, как они, — заявил Майкл. — Я уверен, большинство жителей Лондона — это они! А мы… мы другие, чужие. Они не сомневаются, что с ними все в порядке. А вот я… не знаю, все ли со мной в порядке… Извини, Эмили. У меня не хватает слов, чтобы выразить свои мысли.
Она положила руку ему на плечо.
— Не тревожься, Майкл. Не нужно огорчаться. Придет день, и мы все поймем. Я уверена.
Майкл пожалел, когда Эмили убрала руку и стала теребить траву.
«Интересно, — подумал он, — что она сделает, если я возьму ее за руку?»
Он решил проверить. Ничего не произошло. Эмили не возражала. Он держал ее за руку, а она улыбалась. Ему нравилось чувствовать ее ладонь, прохладную и нежную. Неожиданно Майкл вспомнил, что у Эллен Терри кожа ужасно жесткая.
— Я люблю тебя, — вдруг сказал он. — Я люблю тебя, Эмили Бронте.
Она рассмеялась.
— Ты милый. Я тоже тебя люблю.
— Я всегда буду тебя любить, — заявил Майкл, не осмеливаясь взглянуть на Эмили. — Всегда… Больше здесь некого любить.
— Разве ты не любишь своих родителей?
— Нет.
Эмили немного помолчала, а потом сказала:
— Я не уверена, что люблю мать и отца. Мне они нравятся, но я их не люблю. Странно, правда?
Майкл смутился и выпустил ее руку.
— Ты умеешь читать? — спросил он.
— Нет. А ты?
— Я все время прошу научить меня, — взорвался он, — но они утверждают, что в этом нет нужды. Повторяют, что мне нужно немного подрасти. Говорят, будто я могу выяснить все, что меня интересует, просто задавая вопросы. Но у меня не получается. Я хочу научиться читать сейчас. Хочу найти книги и узнать, что означают слова… Ты ведь видела книги в фильмах, не так ли? Целые ряды книг — без картинок. Книги, полные разных слов.
— Мне кажется, тебе скоро разрешат, — сказала Эмили, стараясь его успокоить. — Наверное, я бы тоже хотела читать. Но я могу подождать.
— Она улыбнулась. — Если никто нам не поможет, мы научимся сами, когда станем достаточно взрослыми, чтобы понять, что нужно делать.
— Достаточно взрослыми! — с горечью повторил Майкл. — Они постоянно так говорят — когда мы станем достаточно взрослыми… А я хочу разобраться во всем сейчас!
Послышался далекий гром. А потом еще и еще.
Эмили посмотрела в небо и захлопала в ладоши.
— Ой, смотри, Майкл, — воздушный налет!
— Мне пришла в голову одна мысль, — задумчиво проговорил Майкл. — Воздушные налеты почти всегда случаются по субботам. Странно. Очень странно.
— Может быть, пойдем домой? — спросила Эмили.
— Зачем? Силовое поле нас защищает… Взгляни на дирижабль! Ракеты должны были разнести его на куски. Может быть, он настолько велик, что имеет собственное силовое поле?
Высоко в небе медленно пролетал дирижабль. Трассирующие пули врезались в него, не причиняя никакого вреда. Появились немецкие и британские истребители; начался воздушный бой. Немецкий триплан сделал мертвую петлю и оказался на хвосте британского биплана. Биплан взорвался — короткий и эффектный фейерверк. Потом в воздухе столкнулись «Спитфайр» и «Мессершмитт» и по спирали устремились вниз, словно подстреленные птицы, оставляя за собой черные полосы в небе. Реактивные истребители помчались навстречу друг другу, небо прочертили неровные белые полосы. Дирижабль продолжал свое величественное движение над Лондоном, словно его существованию ничто не угрожало.