— С удовольствием, мадам. — Затем он спросил у Майкла: — Как тебя зовут, малыш?
— Майкл Фарадей.
— Ваше Величество, — сказал сэр Уинстон, — имею честь представить вам одного из ваших юных подданных, Майкла Фарадея.
— Добрый вечер, Ваше Величество, — сказал Майкл, пытаясь поклониться. — Очень сожалею, что огорчил вас.
Королева Виктория засмеялась.
— Мальчик думает, что он нас огорчил, сэр Уинстон.
Теперь заулыбался сэр Уинстон.
— Всякий нормальный мальчишка огорчает окружающих, мадам. Такова их сущность. А потом они вырастают, и неприятностей от них становится значительно больше. Не так ли, Майкл?
— Да, сэр. Наверное, сэр.
— Мальчик, — спросила королева, — что ты намерен делать, когда вырастешь?
— Я хочу научиться понимать, — не подумав, ответил Майкл.
— Ты хочешь научиться понимать?
— Да, Ваше Величество.
— А что ты хочешь понять?
— Все, — с отчаянием ответил Майкл. — Я хочу понимать людей. И машины… я… хочу знать все, что возможно понять.
Королева погладила его по голове.
— Ты хочешь многого, мальчик.
Сэр Уинстон расхохотался.
— Ты хочешь стать моряком, приятель?
— Нет, сэр.
— Авиатором?
— Нет, сэр.
— Может быть, астронавтом?
— Нет, сэр… я просто хочу понимать.
— А разве ты не мечтаешь воевать с немцами, сбивать дирижабли, программировать ракеты?
— Нет, сэр. Я хочу узнавать новое.
— Странный ребенок, — задумчиво проговорила королева Виктория. — Но ведь все дети странные, не так ли, сэр Уинстон?
— Вы правы, мадам. Так оно и есть.
— Я вспомнила, сэр Уинстон, — продолжала королева, — что хотела просить вас передать мои поздравления генералам Гордону, Китченеру и Монтгомери… они тоже, несомненно, были когда-то детьми. — Она повернулась к Майклу. — А сейчас иди домой, Майкл Фарадей. Иди домой и быстро ложись в постель. Передай родителям, что тебя задержала королева Виктория.
— Да, Ваше Величество. Благодарю вас.
— Мы ведь победим в войне, не так ли, мальчик? — неожиданно спросил сэр Уинстон.
— Я не знаю, сэр. Надеюсь.
— Надеюсь, — сэр Уинстон улыбнулся. — Он не знает! А теперь беги, мальчик. Поспеши! Торопись! Королева отдала тебе приказ.
Майкл побежал. Он мчался по Мэлл, слушая, как ботинки стучат по холодному тротуару. Потом он остановился и оглянулся. Королевы Виктории и сэра Уинстона уже не было видно.
Он посмотрел на звезды, и на мгновение ему вдруг показалось, что они — единственная реальность во всей Вселенной.
Глава 9
Шло время. Война продолжалась. Выпуски новостей сообщали, что конфликт распространился на Северную Африку, Индию и Китай.
Шло время. Лондону по-прежнему ничто не угрожало. Остался позади детский сад. Начались занятия в средней школе.
Шло время. Майкл Фарадей взрослел. Его голос уже не был детским. Губы Эмили Бронте стали пухлыми, и Майкла влекло к ним. Ее тело соблазнительно округлилось.
Шло время.
Ощущение необычности происходящего усилилось.
В детстве Майкл чувствовал себя ужасно одиноким, ему казалось, будто он один знает, что им не говорят всей правды. Порой его охватывало отчаяние, и он был готов поверить в собственное безумие или в то, что его сознание неверно отражает окружающий мир, а на самом деле все в полном порядке. Однако Майклу никак не удавалось убедить себя в том, что изъян в нем самом. По какой-то необъяснимой причине, без всяких на то доказательств, он не сомневался, что «настоящая» жизнь есть лишь проекция истинной реальности, за которой скрывается нечто большее, а он просто недостаточно умен или силен духом, чтобы взглянуть действительности в глаза.
Однако дети становились старше — дети, у которых текла кровь, — и Майкл обнаружил, что не он один ставит под сомнение реальность окружающей жизни и разумность бытия. Эрнест Резерфорд, худой, даже хрупкий юноша, был его ближайшим другом. Эрнест обладал оригинальным умом и замечательным воображением. Ему удавалось сформулировать гипотезы и вопросы, которые становились очевидными, как только он произносил их вслух; и Майкл постоянно поражался, почему он сам до этого не додумался.
Именно Эрнест предложил общее имя для детей и взрослых, у которых не текла кровь. Он назвал их сухарями. Эрнест придумал название и для тех, у кого шла кровь — хрупкие, потому что, как он говорил, их легко сломать. Эрнест первым обратил внимание на то, что все известные им хрупкие примерно одного роста и возраста (сухари всегда уклончиво отвечали на вопросы, связанные с возрастом). А еще, что им никогда не встречались маленькие или взрослые хрупкие. Эрнест заметил, что ни в одной семье нет больше одного хрупкого. В результате он установил, что на каждого хрупкого приходится около десяти сухарей.