И я написал героическую поэму. Похожую на «Руслана и Людмилу», только хуже.
С тех пор я подозреваю, что Пушкину тоже вырезали гланды.
К десятому классу я перешел на лирику. На первом курсе института показал их настоящему факультетскому поэту Андрею Сергееву. Андрей стихи оценил невысоко и посоветовал ни в коем случае не показывать их даме сердца, ради которой эти стихи и были созданы. Я подчинился Андрею.
В своей знаменитой и отмеченной Букеровской премией книге «Альбом для марок» Андрей отозвался о моем творчестве снисходительно. За это я на него не в обиде.
Но, кроме того, признался, что ходил на свидания с дамой моего сердца и даже был разочарован социальным составом гостей на ее дне рождения.
Вот это обидно.
В те дни он забыл мне об этом рассказать. С тех пор я не писал стихов много лет. И ничего не писал, кроме статей в стенгазету и автобиографий, впоследствии перешел на научные монографии, с них переехал на фантастику, но завет Андрея блюл и рифму от себя гнал.
Лишь несколько лет назад обнаружил, что в ящиках письменного стола вперемежку с отвергнутыми или рискованными рукописями лежат стихотворные листки. Происхождение их было неясно, но все они были написаны на моей пишущей машинке. Поэтому я счел их своими.
Дело в том, что мы — страна, где все предпочитают заниматься не своим делом. Балерины гордятся тем, что выращивают пингвинов в Каракумах, писатели вырезают поэму Ершова на рисовом зерне, воры занимаются благотворительностью, а благотворители… (можете закончить фразу по вашему усмотрению).
Раз мы страна злостных дилетантов, то я — дилетант-рецидивист. И продолжаю писать стихи.
* * *
Лев Иваныч Дураков
Не выносит дураков.
Как увидит дурака,
Так кидает с чердака.
Вот не станет дураков,
Будет править Дураков.
* * *
Едет Петя на лафете
На резиновом ходу.
Сам, конечно, на виду,
А друзья идут в заду.
* * *
Сколько есть у друга рук,
Все протянет другу друг.
Если так случится вдруг,
Что у друга нету рук,
Не судите друга строго,
Он протянет другу ногу.
* * *
Команда Марокко
Играла так плохо,
Что с тайма второго
При счете ноль-три
Ее заменили командой Мали.
Малийцы, не ведая страха и срама,
Под крики всего стадиона «Динамо»
Вовсю ударяли ногой по мячу.
И матч завершился
В итоге
Вничью.
ЭПИТАФИЯ
Все люди, как блохи.
Но очень различные блохи.
Взлетел до небес — и свалился в ничтожество вдруг.
Он жил на валюту, как повар, онколог и брокер,
А умер, как доктор каких-то ненужных наук.
* * *
Я проснулся утром рано.
Вижу в кухне таракана.
Этот самый таракан
Подносил ко рту стакан,
Тот, что с ночи я оставил,
В шкаф на полочку поставил.
Я тяну к себе стакан —
Не дается таракан.
Я кричу ему: «Постой!»
А стакан уже пустой.
Тут уж донышком стакана
Я прихлопнул таракана.
Верь не верь, но так и было.
Жадность фраера сгубила.
Поделился бы со мной,
Был бы пьяный и живой.
* * *
Почему же, почему же
Не досталось Маше мужа?
Все с мужьями спят под боком.
Только Маша одинока.
Может, Маша зла, спесива?
Может, просто некрасива?
Нет, конечно, красота
Есть у Маши, но не та.
Очень странно: ведь у Маши
Ротик, носик прочих краше,
Попка, груди, нежный смех
У нее милее всех.
В чем же дело? В чем же дело?!
Маша в детстве плохо ела,
А потом училась гадко,
Кляксы ставила в тетрадку.
Как подруга и жена
Нам такая не нужна!
Женихи к ней приходили,
Книжки, сласти приносили.
Сласти Маша сразу ела
А на книжки не глядела.
И тогда ее жених
Просит показать дневник.
И — о ужас! — видит двойки
С тонкой троечной прослойкой.
А от мамы узнает,
Что невеста не встает,
Если в класс учитель входит,
И, конечно, не отходит
От экрана — нету слов! —
До две-над-ца-ти часов!
Тут жених смущенно встанет,
На прелестное созданье
Кинет взгляд из-под очков…
Плащ надел — и был таков.
Ведь ему подумать страшно
Жизнь прожить с подобной Машей.
Что, прости, такая мать
Сможет детям передать?
И о чем же, в самом деле,
Говорить с такой в постели?
Вам понятно, почему же
Не досталось Маше мужа?