Конечный результат, однако, совсем не казался омерзительным. Эми наконец согласилась приехать в Женеву, и Клитас со своей хирургической командой (настолько же искусной, насколько лишенной всякой этики) за трое суток провели ее через три двадцатичасовых сессии ужасно головоломной, но совершенно безболезненной микрохирургии. Когда с ее головы сняли все бинты и надели тысячедолларовый парик (они ковырялись в мозгу Эми не только спереди, но и сзади), она стала выглядеть намного привлекательнее, чем до начала операции. Ее собственные волосы всегда были сплошным кошмаром, а глаза опалесцировали неприятной светлой мутью. Теперь они были небесно-голубые, как у маленького ребенка — и никаких видеокамер, мрачно пялящихся на мир.
Клитас объяснил ее отцу, что эта часть эксперимента не удалась, и шестеро швейцарских молодцов, которых он нанял для своей уникальной операции, дружно подтвердили его резюме.
— Все они врали, — сказала Эми. — Они даже не собирались вернуть мне зрение. Единственная цель операции состояла в изменении нормальных функций визуального кортекса, притом таким образом, чтобы я получила доступ к незадействованным участкам собственного мозга. — Она повернулась на звук взволнованного дыхания мужа и пронзила его насквозь незрячими голубыми глазами. — Ты добился такого успеха, Клитас, о котором и не мечтал.
Эми обо всем догадалась, лишь только в ее мозгу развеялся лекарственный туман после последней операции. Ее разум принялся прилежно соединять разрозненные словечки и факты, а дальше все понеслось в геометрической прогрессии, и к тому времени, когда на нее надели парик, она полностью реконструировала весь ход микрохирургической процедуры, опираясь на краткие беседы с Клитасом и собственные ограниченные ощущения. У нее возникли дельные мысли по поводу усовершенствования этой процедуры, и ей ужасно не терпелось продолжить начатое и довести свой разум до полного совершенства.
Что до отношения Эми к мужу, то за короткий промежуток времени (вы дольше будете читать этот абзац) она ощутила подлинный ужас, возненавидела Клитаса, все поняла, полюбила его с новым жаром и пришла наконец в такое эмоциональное состояние, каковое не может описать ни один человеческий язык… К счастью, в распоряжении любящих супругов были Булева алгебра и исчисление пропозиций.
Клитас оставался одним из немногих во всем человечестве, кого новая Эми могла бы любить и даже разговаривать с ним на равных, без всякой снисходительности. Его интеллект был настолько высок, что измерять его какими-то цифрами попросту не имело смысла. Но теперь, по сравнению с женой, он казался малообразованным тугодумом, и это была совсем не та ситуация, с которой Клитас готов был мириться.
Остальное, как принято говорить, принадлежит истории, а также антропологии, как вынуждены признавать каждую минуту те из нас, кто по-прежнему читает собственными глазами. Клитас стал вторым человеком на Земле, который подверг себя той же процедуре. Это ему пришлось делать в бегах от Всемирного комитета по медицинской этике и судебных исполнителей. Через год прооперировались еще четверо, через два года еще 20 человек, потом 200, и 20 000, и так далее. Через десять лет у человека с интеллектуальной профессией просто не оставалось выбора. Или, вернее, был один-единственный выбор: потерять работу или потерять глаза. Операция «Второе зрение» к тому времени была проработана до тонкостей и абсолютно безопасна.
В некоторых странах, в том числе в Соединенных Штатах, она все еще запрещена, но кто кого обманывает? Если у вашего начальника есть Второе зрение, а у вас нет, как долго вы продержитесь на работе? Вы даже не в состоянии поддержать беседу с суперменом, чья память сохраняет десятки энциклопедий, а нервные синапсы работают вшестеро быстрее, чем ваши.
Без Второго зрения вы просто умственно неполноценный, точно так же, как и я.
Конечно, у человека могут быть на то уважительные причины: к примеру, если вы художник, или архитектор, или натуралист, или тренируете собак-поводырей.
Возможно, что у вас нет денег на операцию, но это причина неуважительная, поскольку получить заем под будущие огромные заработки не составит никакого труда. Бывает, наконец, что кто-то слишком любит поглазеть на этот мир, чтобы в последний раз раскрыть свои глаза под операционной лампой.
С Клитасом и Эми меня познакомила музыка. Я был профессором фортепиано в Джуллиарде, где училась Эми, но нынче, разумеется, недостаточно умен, чтобы хоть чему-то ее научить. Иногда они вдвоем приходят послушать меня в тот захолустный полуразвалившийся бар, где собирается наш маленький оркестрик стареющих музыкантов. Со своим первым и одновременно последним зрением.