А чаго продолжало безмолвно бурлить слева и справа от меня, одну за другой поглощая жалкие лачуги бидонвиля и выбрасывая высоко в воздух ярко окрашенные стебли, усики, ленты.
На выходе с Кариокорского рынка мы наткнулись на кордон безопасности ООН. Солдаты стояли в несколько рядов, сомкнув плетеные щиты. Дубинки-рунгу поднялись, опустились, и люди рядом со мной покатились в пыль, сжимая разбитые головы.
Я бросилась прямо на шеренгу солдат и просунула правую руку в щель между щитами.
— Пропустите меня! У меня под кожей чип!
Дубинки взлетели в воздух над самой моей головой.
— Ооновский чип, пропуск! Я — сотрудник ООН!
Дубинки-рунгу дрогнули и замерли. Мужской голос прокричал с американским акцентом:
— Господи Иисусе, она не врет! Давайте ее сюда. Живо!
Щиты разошлись, сразу несколько рук схватили меня и втянули в щель.
— Прикройте ее чем-нибудь!
Кто-то набросил мне на плечи куртку от полевой формы. Затем меня очень быстро повели сквозь боевые порядки к белому вездеходу с красным крестом на борту. Белый мужчина в жилете с красным крестом на кармане провел по моему предплечью ручным сканером, и я почувствовала, как свежая ранка от чип-инжектора снова заныла.
— Тенделео Би, агент разведывательного отдела посольства США. О’кей, Тенделео, я не знаю, что ты делала в пораженном районе, однако тебе придется пройти санобработку наравне со всеми.
В это время к вездеходу подошел второй военный, как я догадалась — офицер.
— Нет времени, — сказал он. — Гражданских специалистов приказано эвакуировать до двадцати трех ноль-ноль.
Врач надул щеки.
— Но существует порядок…
— Порядок? — перебил офицер. — Какой, к дьяволу, может быть порядок, когда гребаный город доживает последние часы? Да и америкашки поднимут вой, если им не понравится, как мы обращаемся с их лазутчиками. Пропустить ее через моечную, и дело с концом…
И меня повели к большому трейлеру, на борту которого был намалеван знак биологической опасности. Стоял он довольно далеко от остальных машин, но тогда я даже не задумалась — почему. От пережитого потрясения меня знобило. Я не проронила ни слова, когда мне выбрили все волосы на теле. Потом кто-то осторожно снял с меня куртку и подтолкнул к тому месту, где я должна была встать. Трое санитаров в костюмах противохимической защиты размотали шланги высокого давления, присоединили их к кранам в борту трейлера и обработали меня с головы до ног. Вода была холодной и била с такой силой, что я с трудом терпела боль. Моя кожа пылала. Я вертелась волчком, стараясь защитить соски и другие чувствительные части тела от хлещущих струй, но они настигали меня везде.
Когда после двух небольших перерывов санитары взялись за меня в третий раз, я наконец поняла, что они делают.
— Отправьте меня в санобработку! — закричала я. — Мне нужно в санобработку. Там моя семья, неужели вы не понимаете?!
Но санитары не обратили на мои протесты ни малейшего внимания. Я думаю, они даже не особенно задумывались над тем, что тело, которое они окатывают шипящими струями, принадлежит молодой женщине. Все оставались глухи к моим мольбам. Меня высушили потоками горячего воздуха, одели в просторную полевую форму без знаков различия и сунули на заднее сиденье вездехода с дипломатическими номерами, который тут же рванул с места и в считанные минуты домчал меня до аэропорта. В здание терминала, где я могла бы попытаться бежать, мы не пошли. Вместо этого вездеход въехал в ворота из колючей проволоки и подкатил к грузовому люку русского транспортного самолета. Люк был открыт, и пассажиры цепочкой поднимались в трюм по наклонной рампе. В основном это были белые, многие шли с детьми, и все несли с собой чемоданы, сумки и коробки. Они тоже стали беженцами — как и я.
— Моя семья осталась в Найроби, — сказала я охраннику со сканером, дежурившему у основания рампы.
— Мы найдем ваших родных, — ответил он, проверяя мой иудин чип и сверяя данные со своим списком. — Счастливого пути и всего хорошего.
Я поднялась по металлической рампе в самолет. Русская стюардесса нашла мне свободное место в центральной посадочной секции, довольно далеко от бортовых иллюминаторов. Пристегнувшись ремнем безопасности, я сидела и дрожала до тех пор, пока не услышала, как закрывается грузовой люк и начинают работать двигатели. Только тогда я окончательно поняла, что ничего не могу сделать. Дрожь сразу прекратилась. Несколько раз подпрыгнув на выщербленном бетоне, самолет вырулил на взлетную полосу, и я подумала о том, что вот сейчас что-то произойдет, самолет упадет, и я умру. Умереть я хотела больше всего. Я заслужила смерть, погубив все, что должна была спасти, и сохранив то, что не имело никакой ценности.