Мэри Терзиллоу
ДЕСЯТАЯ ЖИЗНЬ НЕФЕРТИТИ
Я лежу на холодном столе, а мои рабы ласкают меня. По их лицам течет пот и капает вниз. Плохие запахи. Мои усы топорщатся от отвращения.
Моя рабыня говорит:
— И она станет мурлыкать? И у нее будет такая же шерсть, как у Нефертити?
Плохой доктор говорит:
— Это и будет Нефертити, а не просто механическая кошка! С тем же сиамским голосом, со всеми ее ужимками, шершавым язычком и длинными усами. У нее будет все, что делает кошку кошкой, и к тому же она станет моложе, почти как котенок. Вы сможете ласкать ее и играть с ней в кошки-мышки, все, как прежде.
Мой раб говорит:
— Вы что-то сказали насчет «прыг-скок»?
— Это сложнее, но не намного. Вам надо будет четко произнести: ПРЫГ-СКОК. Сенсоры не настроены на запахи, но инженеры работают над этим. Вполне вероятно, что мы сможем установить ей новые попозже, когда появится продвинутая модель.
— Боже, так тяжело отпускать ее…
Плохой доктор говорит:
— Конечно, вы расстроены, это так естественно и понятно. Но на самом деле ваша Нефертити просто уснет. А потом проснется в новом, гораздо более совершенном теле.
Мои рабы дружно шмыгают носами.
— Может, мне выйти ненадолго? Хотите побыть с ней наедине?
— Нет-нет, не стоит, доктор… Мы только хотели выяснить, чего следует ожидать.
— Ей будет хорошо. Вся ее боль навсегда уйдет, в одно мгновение.
Но это не совсем так.
Острый коготь впивается мне в шею. Потом боль начинает уходить по частям. Сперва немеют задние лапы, я их больше не чувствую. Пропадает постоянное, мучительное желание помочиться, ведь из меня давно уже не вытекало ни капли. Уходит тяжесть в груди. Утихло жжение во внутренностях. И наконец я засыпаю.
Проснувшись, я вижу, что лежу на постели моих рабов, как раз там, где я всегда любила вздремнуть. Но в последнее время мне не хватало сил, чтобы вспрыгнуть на эту кровать, она чересчур высокая. Рабы обычно не задумываются о таких вещах, они не слишком-то разумны.
Не могу припомнить, что же меня разбудило. Должно быть, это вопли двух женщин, живущих в соседнем доме. Одна из них молодая, как раз в том возрасте, чтобы начать соревноваться за мужчин, другая уже старая и с громким пронзительным голосом. Они часто кричат друг на друга, и я так к этому привыкла, что обычно не обращаю внимания. Но возможно, мой слух теперь стал острее?
Я зеваю, и потягиваюсь, и принимаюсь вылизывать свой мех. У меха нет никакого вкуса, но я все равно вылизываю его долго и старательно, чтобы стать чистенькой и красивой после визита к доктору. Покончив с этим, я спрыгиваю с кровати и неспешно спускаюсь вниз, в гостиную, где рабы смотрят телевизор. Мой большой рыжий пес Йорик растянулся на полу, на своем обычном месте. Он приоткрывает свои желтые глаза, принюхивается ко мне без всякого интереса и снова засыпает.
Я позволяю им смотреть телевизор по вечерам, чтобы рабы не путались у меня под ногами, когда я занята собственными делами. Но никогда не позволю им додуматься до того, что они могут встать и заняться чем-нибудь еще, когда я желаю иметь их в своем полном распоряжении. Я тихонько подхожу к рабыне и вспрыгиваю ей на колени.
Не знаю, как это могло произойти, но я перелетела через ее ноги (неужели я теперь такая сильная?) и врезалась в столик, на котором стоит большая лампа. Лампа падает, но рабыня резко вскакивает и подхватывает ее на лету. Йорик тоже вскочил на ноги и готов залаять. Роняет вещи в моем доме обычно он. Этот пес недоумок, как и большинство собак, и поддается дрессировке даже хуже, чем рабы из людского рода. Хотя с ним приятно спать рядышком, если вечер холодный.
Рабыня поднимает меня и усаживает к себе на колени. Я не хочу, чтобы мои рабы вбили себе в голову, что меня можно брать на руки, когда только им заблагорассудится. Но когда ее ладони скользят по моему телу и подхватывают под мышки, я ощущаю где-то глубоко в груди трепет удовольствия.
Блаженство!