Память у него всегда была отменной. Помнит даты, цифры, законы. Многих своих солдат знает в лицо и по имени.
Но тут император снова усмехнулся, на этот раз невесело. Где его солдаты, офицеры, маршалы? Никогда не думал, что когда-нибудь ему придется вышагивать по двору, словно узнику на ежедневной прогулке, дозволенной начальником тюрьмы. И вспоминать от скуки все подробности, связанные с введением метра во Франции.
Впрочем, справедливости ради надо было признать, что двор, куда их всех ежедневно приглашали на прогулку, с тюрьмой не имел никакого сходства. Скорее, крошечный парк с цветниками, кустами роз, квадратом аллей, проходящих вдоль стен, и даже маленьким фонтаном посредине. Стояли здесь и статуи античных богов, причем некоторые были неплохими копиями подлинников, хранящихся в Лувре. Розы и статуи немного улучшали настроение. Вот только стена вокруг глухая и очень высокая.
Император в третий раз обошел парк и присел на скамейку, чтобы понаблюдать за товарищами по несчастью. Неподалеку от него, на другой скамейке, сидел Гомер. Древнегреческий старец поднял невидящие глаза к небу, перебирал струны лиры и речитативом очень противным голосом выкрикивал какие-то древнегреческие строки. То ли вспоминал сочиненные раньше, то ли на ходу складывал новые.
Если кто из них и чувствует себя здесь сносно, подумал император, так это, безусловно, Гомер, поскольку слепец не видит, куда попал. Вдобавок, он, похоже, успел выжить из ума. А раз так, ему все равно, где быть. Кормят его наверняка не хуже, чем в Древней Элладе — всегда на столе полно козьего сыра, маслин, грецких орехов, зелени, бараньего мяса, да и в амфоре что-то плещется.
Вид слепого Гомера настроил императора на философский лад. Он подумал: насколько разное у тех, кто гуляет в этом парке, положение. Гомер жил раньше всех, и потому имена Наполеона или, скажем, Галилея для него пустые звуки. Тот же Галилей должен бы знать о Гомере, но не о Наполеоне. А самому императору ведомы все те, кто жил раньше него, и не ведомы, кто будет жить после.
Галилей с мрачным видом бродил по аллее. Вот уж с кем отношения никак не складывались. Конечно, к ученому можно быть поснисходительнее — к наукам император всегда питал некоторую слабость. Правда, Галилей — итальянец, а это почти то же самое, что англичанин. Но вместе с тем даже среди англичан попадаются иной раз достойные люди.
Наполеон поднялся и пошел по аллее дальше, направляясь к самому молодому. Вид у того был какой-то потерянный, если не сказать — затравленный. Несколько дней его не было видно. Неужели и в самом деле ему удалось совершить побег и хоть на короткое время вкусить свободы?
Конечно, не к лицу императору Наполеону проявлять любопытство. Но в данном случае можно отбросить условности. В этом доме-клетке все равны, и император такой же узник, как и все остальные…
Кандидат наук в этот момент занимался тем, что внимательно изучал высокую стену, окружавшую двор. Стена была красного цвета, высокой, и над одной из сторон поднимались высокие остроконечные башенки с узкими окнами. Они вызвали у эколога смутные воспоминания о доме-особняке, который он видел, борясь со сном, из окна джипа, увезшего его из комнаты милиции станции метро «Дмитровская».
— В саду Тюильри, возле моего дворца, розы получше, — внезапно прервал его наблюдения голос.
— Разве вы живете не в Лувре? — поинтересовался, ободрившись, кандидат наук и на всякий случай добавил: — Ваше Величество.
Во взгляде императора он вдруг уловил некоторое удивление, которое, впрочем, быстро погасло.
— Ах да, — сказал Наполеон. — Вы мне уже говорили, что не бывали в Париже вашего времени, но должны бы знать, что в Лувре жили последние Валуа, которых сменил король Генрих, первый из Бурбонов на французском престоле. Ведь Генрих IV — ваш современник. Потому-то вам и кажется, что и я тоже должен жить в Лувре.
Император сделал пренебрежительный жест и продолжал:
— Но я никогда не любил этот каменный мешок, как и Версаль. Впрочем, это название вам не знакомо. Версаль построили уже при короле Людовике XIV, внуке Генриха IV. Как бы то ни было, я предпочитаю дворец Тюильри. Лувр я вижу из его окон. Может, вам небезынтересно, что в начале девятнадцатого века Лувр именуется Музеем Наполеона?
Кандидат наук обдумал такое сообщение. А не спросить ли этого человека прямо, пронеслось в голове у эколога, за кого они все меня принимают? Кстати, когда жил король Генрих IV? Вроде бы в XVI веке… Или в XVII? Значит, тот, за кого меня принимают, подумал эколог, должен иметь какое-то отношение к той эпохе.