От волнения ронял каменный топор на короткую ногу.
«…но никого, и ничего в ответ…»
Охотясь у Соленой воды, наткнулся на шерстистого носорога.
Рог плоский. Как нож. Над ним на носу еще один — как ножик. Морда злая, будто недоспал. Волосы дыбом. А чего сердиться? Вождь Набу лишнего никогда не брал. У каждого зверя брал только одну шкуру.
А носорог сердится. Неизвестно, кем себя считал, но налетал, как буря. Псих прямо, даже белый мамонт к нему не подходил. Сделает большую кучу и идет прочь, как всякий другой зверь. Но вдруг закричит, закричит обидно и вернется быстро. Сделает еще одну большую кучу, нюхает и млеет.
А увидел вождя Набу — совсем рогатую морду перекосило.
Конечно, ничего личного, но бросился, вмял в кучу.
Роняя топор, Набу только и успел крикнуть: «Сердитый!»
Ану был.
Нинхаргу был.
Лицо у Нинхаргу красное, как кровь. Челка рыжая, как у белого мамонта.
Быстро и много ел. Веселый. Мог обдирать зубами мясо с целого сустава, сначала с одной, потом с другой стороны. Как волк, как гиена. Первый придумал смазывать липкой смолой ловушки для небольших зверьков, отлавливаемых для пищи. Услышав, что на берегу Соленой воды живет старый человек Урруа, знающий особенную, еще более сильную, чем у него, смолу, пошел к берегу.
В ровдужной урасе висели куски вкусного вяленого мяса, всякая разная рыба висела, а на другой стороне — лахтачные кожи и ремни.
«Что привез?» — спросил человек Урруа.
«Ничего не привез», — весело ответил Нинхаргу.
«Что видел? Что слышал?»
«Ничего не видел, ничего не слышал».
«Чего хочешь?»
«Разного хочу».
«Чего разного?»
«Всего разного положи в три мешка. Вкусного мяса, ремней лахтачных. Особенной смолы положи, которая приклеивает».
«Что дашь?»
«Ничего не дам».
«Тогда не положу».
Нинхаргу засмеялся и ударил человека Урруа.
«Ты старый, — сказал весело. — Теперь сам возьму. Тебя убью, кто жалеть станет?»
В одеждах боролись.
Нинхаргу опрокинул навзничь человека Урруа.
Потом вытащил поясной нож, ноздри ему разрезал, все лицо весело разрисовал ножом, располосовал во все стороны.
А через месяц встретил в тундре мамонтов.
Толстые звери шли, отмахивались ветками от гнуса.
У каждого в хоботе ветка. За хвосты дети держатся. Сытые, веселые, не хотели ссориться. Но от искусанного комарами, размазывавшего кровь по щекам Нинхаргу так пахло, что белый мамонт Шэли недовольно затрубил. Тогда охотник кинулся смазывать особенной смолой два больших дерева, чтобы глупый сытый турхукэнни, попав в хитрую ловушку, прилип.
Но прилип сам.
Короткими косами.
Белый мамонт Шэли долго смеялся.
«Не знаю, что и говорить», — смеялся, оборачиваясь к другим мамонтам, особенно к детям.
До этой встречи с холгутом у охотника Нинхаргу были круглые наглые глаза, длинные руки ниже колен, кулаки, как чаши из лиственничного нароста. До этой встречи с лукавым турхукэнни Нинхаргу бегал быстро впроскачь по самому глубокому снегу, бросал ногу за ногу. Еда сама весело проскальзывала в глотку. В спальном пологе ложился только с молодой женщиной, был товарищем по жене у самого вождя и еще у двух сильных охотников. Всегда бегал быстро, прыгал высоко. Всегда надеялся, что в сражении ему дух добрый поможет.
Но и у духов промашка случается.
Принесли искалеченного Нинхаргу в пещеру.
Голые ребятишки, сопя, подползали к раненому. Острые лопатки на худеньких спинах торчали, как маленькие крылья. Дивились большой неподвижности прежде веселого охотника. Кормящие матери жалели, давали материнского молока. А Нинхаргу в ужасном долгом бреду часто вспоминал обидчика.
Очнувшись, попросил воды.
Пальцы веером — везде сломаны. На таких пальцах показал, что воду надо принести в двух разных сосудах. Когда принесли, долго пил из одного сосуда, а из другого обмывал тяжелые раны.
«…убейте белого мамонта…»
Даже в забытье шептал.
«…гнев ко мне приходит внезапно…
…убейте турхукэнни…
…вышибите мозги…
…сломайте хобот…»
Нисколько не скрывал желания, всех пугал.
— Конечно, узнав про такое, белый мамонт Шэли сердился. Дважды громил перевалочную базу охотников, убивал оборванцев. Нинхаргу, узнавая про такое, плакал. Вот раньше бегал так резво, что мог догнать сильного молодого олешка, теперь лежал неподвижно.
«…сухие листья, сухие листья, сухие листья под тусклым ветром…» Сухие листья шуршали под полумертвым охотником.