О работе Макса супруги больше не говорили. Нельзя сказать, чтобы Маркова это не тяготило. «Получается, я делаю что-то неприличное, что и обсуждать противно!» — сказал он как-то в сердцах. Игрейна внимательно на него посмотрела — и ничего не ответила. Ушла гладить майки.
Максим теперь часто виделся и с Рачевским, и с Федоровым. При встрече здоровались — и только. Оба зама при ближайшем рассмотрении оказались ровесниками Макса, оба держались «большими боссами», да Максим и сам не напрашивался: случай с режиссером Коровко не успел еще забыться.
Однажды Макс случайно стал свидетелем разговора между начальниками.
Он замешкался в кабинке туалета по причине простой и целомудренной: молния на джинсах «заела» край рубашки. Не торопясь и не нервничая, Макс пытался привести себя в порядок, когда послышались шаги, и в туалете запахло дорогим одеколоном.
— Это естественно, — раздался глуховатый голос, в котором Максим с ужасом опознал голос Вадима Рачевского. — Так же естественно, как для тебя — съесть бутерброд с колбасой. Это природа! Естественные законы!
— А ты п-помнишь, как ты мне рассказывал про цыплят? — нервно, чуть заикаясь, вступил голос Дениса Федорова. — Что дети, мол…
— Нет, ты мне скажи: ты просишь детей отвернуться, когда ешь бутерброд с колбасой?
— А-а, рейтинги у тебя упали, п-причем по всем пунктам…
— Не мели ерунду! — Рачевский повысил голос. — От тебя мне ничего не надо, даже согласия…
— Антилопы — м-мои…
— Какие, к черту, антилопы…
— Скандал…
— Обставим как несчастный случай…
— Тихо!
Оба замолчали. Обоим только теперь пришло в голову, что туалет — общественное место и что, как минимум, одна кабинка заперта.
Последовала тишина; Макс покрылся холодным потом. К счастью, Рачевский и Федоров не стали взламывать дверцу, не стали даже допытываться, кто внутри. Они просто вышли, не сказав больше друг другу ни слова.
Прошло две недели. Рейтинги в «Империи» держались на «зимнем» уровне, то есть ниже среднего. Крокодилов кормили мало — Макс обратил на это внимание. Яшка нервничал. Одетта скандалила. Ротбард не вылезал из воды — склизкое зеленое бревно.
К маленькому стаду антилоп, гулявшему по периметру, добавились три или четыре новеньких — тонконогих, молодых, изящных. И еще почему-то несколько обыкновенных коз, в ансамбле «Лимпопо» выглядевших дико. Вокруг пары меланхоличных бегемотов попеременно крутились то Федоров, то Рачевский.
Марков осторожно попросил отпуск на неделю — покататься на лыжах. Ему вежливо отказали: тем, кто не проработал в компании года, отпуск не положен.
Максим взял моду по дороге с работы заходить в кафе на углу и выпивать сто пятьдесят. Игрейна морщилась, как при виде крокодила.
«Обставим, как несчастный случай». Фраза не шла у Макса из головы. Если бы он поделился с Игрейной — было бы лучше, но Игрейна ясно дала понять, что о состоянии дел на его нынешней работе слышать не желает…
Когда в воскресенье в дневной смене оказались, кроме Макса, еще два оператора, он подсознательно напрягся. Смена почти прошла, и ничего не случилось; Макс уже стал мечтать, как примет душ и переоденется, как доберется до кафе и попросит у знакомой буфетчицы свою обычную дозу, но в вольере вдруг появилась коза.
— Внимание — всем, — раздался в наушниках голос режиссера.
Публика оживилась:
— Э-э, а эта как сюда?
— Тикай, козочка, сожрут!
Еще ничего не понимая, Максим взял козу в кадр — средним планом.
Вода в бассейне пошла мягкими волнами. Коза, вот идиотка, подходила все ближе к краю бассейна.
— Вторая камера, воду, — распорядился режиссер. — Первая камера — козу.
Публика закричала. И Макс хотел закричать — но он был оператор, хороший оператор, и дисциплинированно работал бы, наверное, даже в районе боевых действий.
Вода взорвалась. Коза успела заблеять и отскочить; зубы Ротбарда сомкнулись у нее на бедре. Макс прекрасно знал, что, однажды сомкнувшись, челюсти крокодила добычу не выпускают.
На песок павильона брызнула кровь. Толпа заколыхалась — кто-то отшатнулся от барьера, кто-то, наоборот, ломанулся вперед. Ротбард деловито стаскивал козу в бассейн, а на помощь ему спешили Одетта, Одилия и Яшка.
— Работаем! — орал в наушниках режиссер Сыч. — Первая камера, крупно!
В этот момент наступил так называемый «второй поворотный пункт» драматургии события. Из соседнего вольера к бассейну подбежал бегемот.