— После полуночи нельзя быть по ту сторону прилавка, — сказал продавец.
— Почему? — спросил Андрей.
Продавец улыбнулся, поправил ряд бирюзовых плавок, казавшихся грязно-синими при свете маленькой керосиновой лампы:
— Ты новичок?
— Я заблудился, — шепотом признался Андрей.
Продавец кивнул. Над головой его покачивался пластиковый женский торс.
— Место человека — за прилавком, — сказал продавец. — Во всяком случае, после полуночи.
Сделалось тихо. На грани слышимости шелестел полиэтилен. Мигала елочная гирлянда под навесом напротив.
— Почему? — снова спросил Андрей, окончательно растерявшись.
— Каждый из нас, — сказал продавец рассеянно, — в своем праве. Мы вправе продавать и быть проданными… А так же покупать и быть купленными.
Андрей молчал.
Длинные часы, проведенные в поисках выхода, кое-чему его научили. Возможно, продавец шутит, разыгрывает его, а возможно, он сумасшедший; как бы то ни было, продавец купальников казался самым вменяемым человеком на целом рынке. Он по крайней мере не делал вид, будто ничего не происходит.
— Уже скоро, — сказал продавец. — У Николая, который китайским барахлом торгует, в полночь будильники пищат. Вот как пропищат — тогда сам увидишь… А пока угощайся, — он положил на колени Андрею яблоко, маленькое и зеленоватое, белый налив.
Андрей откусил не глядя. Бездумно выплюнул червяка. Вздохнул. Откусил снова.
— Какой сейчас год? — спросил продавец.
— Две тысячи четвертый, — ответил Андрей сухими губами.
Продавец вздохнул:
— А я как в девяносто пятом вышел на точку, так и стою. Не отпускает.
— Кто не отпускает?
Продавец посмотрел на него с сочувствием. Вздохнул:
— Меня уже два раза покупали. Третьего, может, и не переживу…
— Кто покупал?!
— Они, — сказал продавец с невыразимым отвращением. — Первый раз… я, может, и успел бы вырваться, но только сразу… купили. В первую же ночь. Я вот точно так же…
В этот момент рядом, за стеной разноцветных купальников, запищал будильник. Ненавистный любому спящему звук моментально разросся, подхваченный многими механическими голосами. Будильники голосили хором секунд тридцать, потом один за другим успокоились.
— Ну вот, — сказал продавец.
Огонек в керосиновой лампе вспыхнул ярче.
Несколько минут сидели молча. Андрей ждал, что продавец рассмеется и скажет: мол, шутка удалась. И что пора собирать сумки — рынок наконец-то закрывается. Андрей ждал, что продавец заговорит, но он молчал, и тишина становилась все напряженнее. Андрей открыл рот, чтобы самому прервать молчание — но в этот момент на него лег физически ощутимый, очень тяжелый взгляд.
Он так и замер с открытым ртом.
Из-за соседнего прилавка, из-за костюмов и пиджаков выдвинулась темная, неясная, безликая фигура. Огонек керосиновой лампы задрожал; черная тень скользнула дальше, по направлению к торговцу китайским ширпотребом, Андрей часто задышал, избавившись от взгляда, но в этот момент из другого прохода, из-под бледно мигающей елочной гирлянды выползла еще одна тень, на этот раз высокая и угловатая. Андрею показалось, что он видит нездоровое бледное женское лицо под толстым слоем грима…
— Кто это?!
— Они, — продавец закурил, загасил спичку, бросил под ноги. — Ночные покупатели…
— Это люди?
— Ты молись, чтобы тебя не купили… На этом рынке только днем люди продают вещи. А ночью вещи продают людей.
— Что?!
Прошло еще две тени — побольше и поменьше. Андрей чувствовал, что неотвратимо притягивает их внимание; следующая тень остановилась перед прилавком и стояла так минуты три — Андрей сидел, вжавшись спиной в мягкий баул с купальниками. По вискам у него текли струйки пота.
— Я сошел с ума? — беспомощно спросил он продавца купальников, когда настойчивая тень наконец удалилась.
— Может быть, — продавец отхлебнул «Спрайта» из пластиковой бутылки.
— Какие же это вещи?!
— Разные… — продавец нервно вытер губы. — Дорогие, дешевые… А купят тебя. Присматриваются, прицениваются… До первых петухов непременно купят.
— Нет! — сказал Андрей, борясь с приступом паники. — Я… я ухожу!
И он ломанулся к выходу из-за прилавка, но там уже стояла очередная тень, высокая и угловатая; кажется, она уже бывала здесь раньше, она смотрела на Андрея — он чувствовал взгляд, — как смотрит женщина на хорошую, нужную, но очень уж дорогую вещь…
— Спаси меня, — сказал Андрей и схватился за место на груди, где полагается быть нательному кресту. Рука поймала пуговицу рубашки — креста Андрей не носил никогда, он лежал сейчас дома, в комоде, в старом бумажнике.
— Курить будешь? — спросил продавец.
— Спаси меня! — взмолился Андрей. — Я вырвусь… приведу сюда ментов… УБОП… Они этот рынок накроют… снесут…
Продавец горько усмехнулся. Покачал головой:
— На вещи нет управы. А спасти тебя… Вряд ли. Только…
Он замолчал. Взял длинную палку с крюком на конце, снял женский торс, покачивающийся на веревке, деловито примерил на него уродливый пестрый бюстгальтер.
— Что — «только»? — выкрикнул Андрей.
Продавец обернулся к нему. У него было очень немолодое, усталое, безнадежное лицо.
— Вещь тебя может спасти. Если у тебя есть… или была… своя вещь. Своя, в смысле — родная. Дорогая тебе. Если найдешь, вспомнишь, она тебя может вывести. Только она… Я тогда не успел. Думал всю жизнь — чай не баба, за вещи держаться. Вот и не вывел меня никто. Купили. Стою…
И он снова взялся натягивать купальник на манекен. Андрей смотрел, как ловко и бесстыдно он управляется с женскими трусами, и в голове у него было пусто-пусто.
Он тоже не баба. Что такое для мужчины вещь? Машина… Мотоцикл… Яхта… Мотоцикла у него не было отродясь. Мечтал в мальчишестве, но потом бросил. Машина — старая «шкода» — была объектом не любви, но постоянного раздражения. При слове «яхта» его охватил нервный смех.
Дорогая тебе вещь…
— Талисман! — крикнул Андрей. — У меня в школе билетик был на троллейбус… я его хранил… да что я говорю! Кольцо!
И он вскинул правую руку, на которой блеснуло желтым обручальное кольцо.
— Талисман — это не вещь, — сказал продавец, не отрываясь от своего занятия. — Вещь — то, что ты покупаешь. Не знак. Не символ. То, что ты используешь и потом выбрасываешь… Да и подумай по чести: много хорошего у тебя связано с этим кольцом?
Андрей смотрел на свою руку. Они с Тоней прожили год, прежде чем решили, что «подходят друг другу». Обряд в ЗАГСе был затянутым и ненатуральным, Андрею все казалось, что это театр…
Перед прилавком снова остановилась тень — на этот раз очень большая. Она закрывала собой весь базар; огни гирлянды напротив сделались совсем тусклыми. Керосиновая лампа едва мерцала…
— Нет! — закричал Андрей.
Тень задержалась еще на несколько секунд, потом отодвинулась, но не ушла совсем. Встала на углу, будто раздумывая.
— Охо-хо, — еле слышно пробормотал продавец купальников. — Да ведь это…
— Что?!
— Как тебя зовут? — спросил продавец.
— Андрей.
— Думай, Андрей. Вспоминай. Обжитые вещи не уходят насовсем, а любимые вещи — тем более. Ты видишь их на старых фотографиях. Ты вспоминаешь их, когда вспоминаешь себя… лучшие минуты… думай. Иначе тебя купит этот жлобский мебельный гарнитур. До Страшного Суда будешь стоять, продавать кресла. Вспоминай…
Андрей лихорадочно ощупал себя. Летний пиджак — купили вместе с женой на выставке-ярмарке прошлой осенью. Со скидкой. Туфли — из приличного фирменного магазина, но не очень удобные: после долгой ходьбы ноги болят отчаянно, вот как сейчас. Рубашка… пояс… Простые вещи. Равнодушные вещи. Могли быть эти, могли быть другие.