Женщина покачала головой.
— Мы не слишком долго носим свои имена, — вздохнула она. — Теперь меня зовут Мартой.
— Что вы делаете здесь? — нежно глядя в лицо, которое ему снилось ночами, спросил ун-Леббель.
— То же, что и тогда, — женщина грустно усмехнулась. — Это как клеймо — если проставлено, остается на всю жизнь.
В этот же вечер Ганс пришел в «веселый домик», как на острове называли публичный дом. Барбара была свободна.
В ее комнате они вдруг неожиданно вцепились друг в друга, обмениваясь жадными поцелуями и торопливо освобождаясь от одежд.
В этот раз все было по-другому. Совсем по-другому. Их тела сплелись на постели, втискиваясь друг в друга, словно хотели стать одним целым. Их стоны превращались в один общий стон, они дышали рот в рот, не отрывая слепившихся губ. Барбара была его первой женщиной. И, наверное, последней. Он входил в нее нежно и яростно. Глаза Барбары были широко открыты, и она неотрывно смотрела в глаза Гансу. Потом закрыла глаза, прерывисто и сильно обнимая мужчину за шею.
— Да, да, — слабо сказала она. — Да.
После любви они неподвижно лежали рядом. Слабая рука Барбары скользила по его щеке, подбородку, и трудно было понять — ласкает ли она Ганса или изучает его.
— Как ты вырос! — тихо шепнула Барбара. И, помолчав, призналась: — Мне было стыдно тогда. Ты был совсем мальчишкой.
— Мне тоже, — глядя в потолок, сказал Ганс.
Сейчас ему было хорошо.
— На этот раз ты не сбежишь? — с легким смешком спросила женщина. — Останешься на ночь?
Ганс остался.
Это была безумная ночь, полная любви и нежности. У Ганса не было опыта, но в эту ночь даже он понимал, что в отношениях Барбары не было рабочей добросовестности, она отдавала ему все, и он восторженно принимал ее дар, стараясь ответить тем же.
На пороге он поцеловал ее на прощание, нимало не заботясь, что подумают посетители «веселого домика», увидев, как нежно он целует проститутку.
А вечером в комнату ун-Леббеля вошел генерал Дорнбергер.
Жестом остановив вскочившего Ганса, генерал сел на стул, вытирая шею платком. Начались белые ночи, и снаружи стояло неопределенное, лишенное примет время.
— Тебе нравится эта женщина? — спросил генерал.
Почему-то Гансу не хотелось говорить на эту тему, и он молча кивнул.
— Ганс, Ганс, — со странной интонацией сказал генерал. — Никогда не верил в бредни «Аненэрбе», но, похоже, это и в самом деле кровь.
Он помолчал, внимательно разглядывая вытянувшегося ун-Леббеля, потом хлопнул ладонью по столу.
— Хорошо. Я дал указание убрать Марту из общего зала. Теперь, до самого полета, она твоя и только твоя. Можешь посещать ее хоть каждый день. Можешь даже приводить ее к себе. — И, лукаво усмехнувшись, добавил: — Если у тебя, конечно, останутся силы после тренировок.
Силы оставались.
* * *Части ракеты привозили откуда-то из Германии, с таинственного предприятия, которое на упаковочных ящиках обозначало себя как «Миттельверке». Про это предприятие ничего не было известно достоверно. Рассказывали, что оно построено в годы войны. В огромном холме заключенными из лагерей были пробиты две крестообразно пересекающиеся штольни, потом штольни в центре горы расширили до огромных размеров, разместив там подземные цеха, где круглосуточно собирали боевые ракеты, которые успешно использовали против американских вояк.
Сейчас оттуда приходили железнодорожные платформы с огромными контейнерами, которые немедленно загонялись в сборочный цех, расположенный почти в центре острова. Именно там шла сборка ракеты для будущего полета.
Огромная конусообразная капсула корабля была уже готова. Сборка двух остальных тоже заканчивалась.
— Ну, мальчики, — весело сказал Вернер фон Браун. — Кто желает первым посидеть в кабине корабля?
Ганса и Герлаха опередил ун-Герке.
Обратно он вылез потрясенный и притихший.
— Колоссально, — сказал он. — Это куда лучше боевой торпеды. Здесь чувствуешь себя намного увереннее.
Ганс никогда не управлял боевой торпедой, но, выбравшись из кабины, разделил восторг товарища.
— Первым пойдет ун-Герке, — распорядился генерал Дорнбергер. — У него есть опыт работы в экстремальных условиях, а это немаловажно.
На мгновение Гансу стало обидно, захотелось вскочить, протестовать, но усилием воли он удержал себя на месте. В конце концов, начальству виднее, с ним спорить нельзя. Подумаешь, опыт работы в экстремальных условиях — волны рассекать на торпеде! И тут же поправил себя мысленно — не рассекать, а вести торпеду к чужому кораблю с готовностью пожертвовать собой, если понадобится. А враг, тут и сомневаться не приходилось, тоже стрелять умеет. И все равно в глубине души затаилась обида и уверенность, что он, Ганс ун-Леббель, с поставленными задачами справился бы не хуже, к тому же некоторый опыт летной работы он уже имел. Вызывало недоумение и еще одно обстоятельство: Герлах все-таки был наиболее подготовленным из их троицы — летчик-испытатель. Уж он-то в экстремальных ситуациях не однажды бывал. Но в отличие от двух других товарищей Герлах не имел этой маленькой приставки к фамилии. Тут и дурак бы сообразил, что первые рискуют больше других, поэтому Герлаха берегут, и если он полетит, то при условии, что в полете будет обеспечена максимальная безопасность пилота.