— Да нет же, — терпеливо объяснял Валентин, — как только мы перенесемся в другую реальность, можно открывать двери, идти, куда хочешь: она ведь там повсюду точно такая же.
— Хорошо, последний вопрос: как мы вернемся обратно?
— А это вообще просто, — махнул он рукой. — По моим расчетам, поле даже самой стабильной из неустойчивых реальностей может существовать два, максимум, два с половиной часа. Затем оно распадается, и мы автоматически возвращаемся назад. Ну, ты со мной?
— Нет, Валька, это ты со мной. Я как раз припомнил одну классную альтернативную реальность. Месяца три назад я был в командировке во Владимире, жил в гостинице, а там в соседней комнате были такие девчонки! Они меня пригласили в гости, я пошел в магазин — ну там, вина, конфет — и встретил Петьку Егорова. Тот затащил меня к себе, я у него и заночевал, а когда утром пришел в гостиницу, они уже уезжали. Так что давай мотанем туда, ни в какой магазин не пойдем, а сразу…
— Не получится, — покачал головой Валентин. — Слишком слабая реальность. Не хватит мощности нагревателя. Чтобы выпарить такую реальность, нужно киловатта четыре, а у меня здесь всего киловатт.
— Ничего себе — слабая! — не согласился я. — Знаешь, как я потом об этом случае жалел! Энергии затратил — любая атомная электростанция позавидует!
— Говорю тебе — не получится. Кроме того, когда выпариваешь такую слабую реальность, вместе с ней выпаривается еще три-четыре равноценных. Значит, нужен еще селектор, чтобы отделить их друг от друга. Нет, на первый раз нужна очень мощная альтернативная реальность, такая, чтобы была создана не одним человеком, а миллионами.
— И где же ты ее возьмешь?
Валентин перестал расхаживать по комнате, уселся в кресло, закурил, пустил дым к потолку и спросил:
— Что ты помнишь про 1980 год?
— Про восьмидесятый? — переспросил я. — Ну, Высоцкий умер… Леннона убили… еще Олимпиада в Москве была…
— Вот! А помнишь, как в народе по поводу этой Олимпиады шутили? Забыл? Говорили так: назначенный на восьмидесятый год коммунизм в последний момент был заменен Олимпийскими играми. Цитирую слова Хрущева, сказанные им на XXII съезде КПСС, — он поднял с пола тоненькую брошюрку, полистал и стал читать вслух: «Пройдут годы, минуют столетия, но никогда благодарное человечество не забудет октябрь 1961 года, съезд нашей партии, на котором в обстановке величайшего единодушия принята Программа КПСС — Программа строительства коммунизма». И еще: «…К 1980 году в нашей стране будет в основном построено коммунистическое общество… Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Вот это уж реальность, так реальность! Представляешь, сколько миллионов людей искренне верили в эту идею на протяжении многих лет! Значит, сумма энергии здесь просто колоссальна. В общем, если я при таком раскладе не смогу этот самый коммунизм выпарить — грош мне цена!
Честно говоря, Валькина идея меня не вдохновила. По этому поводу у меня были определенные опасения, которые я не преминул ему высказать:
— Слушай, а если там что-то вроде военного коммунизма — был же такой в двадцатые годы. Ну, там, талоны всякие, карточки, а у нас ничего этого нет.
— Нет, ты все-таки редкая балда! — раскипятился Валька. — Пойми, на самом деле коммунизм никто не строил, он существовал лишь в мечтах, а в мечтах может быть построено только идеальное общество. Ну откуда в идеальном обществе карточки? Короче, предлагаю так: сейчас по-быстренькому выпиваем за твой приезд — и вперед! Беги в магазин.
Но я по-прежнему не решался: появляться в коммунизме пьяным не хотелось. Я отрицательно помотал головой, но Валентин понял это по-своему:
— Вот это правильно! Действительно, чего зря деньги тратить? Прибываем на место и там берем все задаром!
Ну как устоять перед таким напором? Я согласился, обрадованный Валька бросился к аппарату РНВ и стал быстро что-то набирать на клавиатуре, напевая «Марш коммунистических бригад»:
— Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути!
Затем он снова уселся в кресло и сказал:
— Придется подождать, все-таки нагреватель маломощный, надо было посильнее поставить.
— Валька, — выразил я свое очередное опасение, — а что если сразу по прибытии нас там в КГБ?…
— Ерунда, — отмахнулся он, — ну, в худшем случае посидим пару часиков в подвале. Расстрелять нас за это время не расстреляют — не тридцатые годы, — ну, если вот только допросят с пристрастием…
— Вот спасибо! — возмутился я. — Я что, для этого к тебе в гости приехал?
— Да не переживай ты! Я же сказал: это в худшем случае. Может быть, все еще и обойдется.
— Твое «может быть» вселяет определенный оптимизм, — со вздохом заметил я. — Ладно, чего уж теперь. Может, хоть записочку на всякий случай оставим: «Если не вернемся, просим считать нас коммунистами»?
— Хорошая мысль! — сказал Валька и тут же принялся писать.
Пока мы с ним так болтали, в комнате определенно что-то менялось. Визуально, правда, ничего заметить было нельзя, и вроде бы состав воздуха оставался тем же, а вот внутри (или в душе?) нарастала какая-то незнакомая волна. Полный нехороших предчувствий, я ожидал, чем все это закончится. Наконец Валентин взглянул на приборы и, одобрительно хмыкнув, торжественно провозгласил:
— Добро пожаловать в коммунизм!
Сгорая от любопытства и нетерпения, мы вышли из квартиры, спустились по лестнице и оказались на улице Москвы. В том, что мы в другой реальности, никаких сомнений не было: нигде ни одной «не нашей» рекламы, на многих домах красные флаги, по мостовой мчатся сплошь отечественные автомобили.
— Получилось! — радостно выдохнул Валька. — Старик, скажи, ну разве я не гений?
— Ох, Валька, — опасливо проговорил я, — не нравится мне что-то: посмотри, народу-то на улице почти совсем нет.
— Да брось ты! Люди на работе, с энтузиазмом продолжают достраивать светлое коммунистическое общество, — тут он ткнул меня кулаком в бок и показал рукой: — А вот и магазин! Давай зайдем, и сразу все станет ясно.
Мы прибавили шагу. По виду это был типичный магазин восьмидесятых годов из нашей реальности: с обсыпавшейся местами штукатуркой на фасаде, полуобвалившимися ступеньками небольшого крыльца, старой вывеской. Внутри магазин самообслуживания: длинные ряды лотков с продуктами и… И на этом сходство заканчивалось. Во-первых, в магазине было неправдоподобно мало народу: всего две старушки, которые придирчиво отбирали продукты, лежащие на полках, и складывали их в хозяйственные сумки. Во-вторых, нигде не было видно касс и продавцов, только в глубине стояла женщина в форменной одежде, которая, по-видимому, наблюдала за порядком в зале. В-третьих…
— Смотри, — возбужденно прошептал Валентин, — нигде ни одного ценника. Точно, коммунизм! Ладно, торопиться не будем, давай сначала за бабулей понаблюдаем.
Долго наблюдать не пришлось. Бабуля, набрав продуктов, пошла прямо к выходу из магазина и скрылась за дверью.
— Ух, ты! — сказал Валька. — Здорово! Пойдем посмотрим, чем здесь народ кормят и поят.
— Слушай, Валька, не нравится мне все это, — прошептал я. — Женщина, которая вон там стояла, смотрела на нас как-то подозрительно, а потом в подсобку ушла. Я и думаю: а вдруг звонить кому-то пошла? Давай двигать отсюда.
— Да перестань ты! — Валентин с интересом рассматривал прилавки. — Выбор, конечно, не ахти, но, в принципе, все есть.
— Знаешь, что мне покоя не дает? Врезалось мне в память одно слово из хрущевской цитаты. Там так сказано: «…К 1980 году в нашей стране будет в основном построено коммунистическое общество…».
Понимаешь: в основном. То есть не совсем. Сердцем чую: есть здесь какой-то подвох!
— Ага, и водочка вполне приличная! — Валька явно меня не слушал. — Знаешь, а зачем нам все это? Что мы, возьмем водки, закуски и пойдем пить в какой-то подъезд? Давай-ка лучше в какой-нибудь кафешке посидим. Раз здесь бесплатно, значит, и там тоже.
— Давай! — обрадовался я. Лишь бы быстрее уйти отсюда.
Мы направились к выходу, но в этот момент дверь открылась, и в магазин вошла уже знакомая нам женщина в форменной одежде в сопровождении милиционера-сержанта.