Стиснув в руке сигнальное устройство, женщина ждала, когда он выскажется и уйдет.
Добчик глубоко вздохнул:
— Несколько дней назад, в музее, я кое-что ощутил в отношении вас и ребенка. Мы едва не погибли, а подобные обстоятельства связывают людей.
Лицо ее не переменилось. Отпущенное ему время неумолимо уходило.
— Мне показалось, что я знаю вас и вашего сына… Он ведь ваш сын?
Она не ответила. Пришлось продолжать:
— Я ощутил только то, что знаю вас. И что вы знаете меня. Но поскольку я вас никогда раньше не видел, мне показалось, что это чувство может иметь некоторое значение. Однако вместе с тем я подумал, что, возможно… — Добчик помедлил, не желая договаривать эти слова: «у меня поехала крыша». — Я подумал, что старость, возможно, произвела путаницу у меня в голове.
Добчик никак не мог закончить мысль. Он поглядел на ее заросший сад, подумав о том, что ему было бы приятно чуточку привести его в порядок.
— Наверное, мне придется кончать с преподаванием, раз я становлюсь слишком старым, — произнес он, понимая, что говорит не то, но не имея сил остановиться. — Мой наниматель уже забронировал для меня место в приюте — на тот случай, если оно мне потребуется. Стало быть, уже пора. — Он умолк. — Но вот если и вы что-то почувствовали… Вы понимаете меня?
Он не имел в виду ничего личного. Какое ей дело до всего этого? Но что еще он мог сказать? Что хочет подержать ее за руку?
— Простите, — проговорила она, немного смягчившись, но тем не менее чуточку прикрывая дверь. — Я вас не понимаю.
Из-за спины женщины послышался голос:
— А я понимаю.
Мальчик вынырнул из-под руки матери и стал рядом с ней. Они были очень похожи: соломенные прямые волосы, яркие карие глаза. Разве что уши у мальчугана торчали, словно локаторы.
Не вынимая изо рта жевательной резинки, парнишка произнес:
— Ну, он говорил о том, что мы нужны друг другу.
Женщина нахмурилась:
— Рассел, по-моему, незнакомые люди нам не нужны.
И она потянула дверь на себя.
— Подождите! — Добчик протянул руку, чтобы остановить женщину, но тут же отдернул ладонь. — А вдруг это не так?
Хозяйка напряженно глядела на гостя через щель.
Пришлось озвучить свои самые необоснованные выдумки. Придать форму безумным фантазиям.
— А вдруг, — спросил он, — наша соматика отчего-то остается неполной? Что если… — он всего лишь произносил мысль, которая докучала ему уже несколько дней, — чем более умными мы становимся, тем больше наши тела нуждаются в чем-то еще? — Добчик немедленно сообразил, что она неправильно поймет эти слова, и торопливо добавил: — Я имею в виду отнюдь не супружество. Подобные мысли более не приходят мне в голову. — Он выдавил улыбку. — Или, во всяком случае, нечасто. Но если в результате этого соматического знания возникает нечто большее… Плоть — всезнающая плоть — может требовать чего-то… чего-то высшего. Даже когда ты просто стоишь рядом с кем-то в музее.
— Нет, — возразил мальчик. — Нужно прикосновение. — Он посмотрел на мать. — И без перчаток.
Женщина прямо на глазах уходила в себя. Добчик видел, как она расстроена тем, что он стоит здесь, на ее крыльце, вмешательством сына, быть может, рассказанной незваным гостем горестной историей. Однако, приглядевшись внимательнее, старик заметил слезы, собиравшиеся в уголках ее глаз. Она посмотрела на него, не пожелав стереть их.
— Да, — проговорила она. — Да, я ощутила это.
И ответ этот означал, что он еще не попал в «Комнату смеха», что у него не поехала крыша.
Но что же тогда с ним происходит?
— Меня зовут Тара, — сказала она, протягивая руку.
Была пятница, 30 марта 2061 года. Восьмидесятый день рождения Добчика.
И он ожидал гостей.
Добчик суетился с блюдом, полным сыра и крекеров. Поставил его в середину стола. Слишком уж торжественно. Поставил на угол. Как-то сиротливо. Перенес на маленький столик. Да, вот так, непринужденно и элегантно.
В общем, квартира его не блистала убранством, лишь сад придавал ей пристойный облик. Старик рискнул открыть дверь во дворик. Полуденное солнце не по времени жарким лучом прикасалось к крыше, ложилось пятном на его мохнатый тимьян.
В кустах обозначилось какое-то шевеление. Кошки. Он вздохнул, воображая ущерб, который они могут принести его генетически перестроенному тимьяну. Рассел бросился наружу.