Что это они задумали? Я быстро спустился вниз и на всякий случай проверил, под рукой ли нож.
— А мы вам немного мясца принесли, — сказал Гинтар, протягивая нечто, завернутое в тряпицу, от которой несло тухловатой солониной.
Я отвел их в сторону, чтобы не беспокоить жену и дочку, и присел на выступающую из бурьяна трубу, похожую на огромную кишку. Или это была окаменевшая кишка?
— Поговорить надо, — буркнул Маас, глядя исподлобья.
— Ну вот, говорим…
— Жезл мой вернуть надо.
Он принялся расписывать, как будет славно, если мы вернемся в Райскую Рыбалку и восстановим его в правах, и даже если у нас нет желания возвращаться, то не беда, хватит и того, что мы поможем ему вернуть его же вещь, а уж насчет благодарности и говорить не придется.
Гинтар в это время озирался по сторонам, словно боялся, что нас кто-то подслушает. Мне не понравилось выражение его лица: вроде равнодушное, но при этом глаза хитро щурит.
— Твой жезл, тебе и возвращать, — ответил я. — Становиться между сыном и отцом неправильно, так ведь? Вызови его на поединок или прирежь, пока он со своими бабами кувыркается. Вот Гинтар пусть и прирежет.
— Мне нельзя. Традиция не позволяет. И Гинтару нельзя, тогда я должен буду убить его. Тебе и твоим людям можно.
— Чтобы потом ты убил нас? Какой-то замкнутый круг.
— Не пойму, о чем ты, — угрюмо сказал Маас. — Тебя убивать я не буду, но ты заплатишь мне цену крови, и тогда между нами крови не будет.
— Чем же я тебе заплачу? Ах, да!..
Вот ведь кровожадный дед, родного сына готов убить, лишь бы вернуть символ власти. Интересно, догадывается ли он, сколько стоят пластины, врезанные в палицу?
— Мне кажется, — осторожно начал я, — что дело до резни можно и не доводить. За эту вашу секиру можно выручить неплохую сумму. Ты купишь себе не только Райскую Рыбалку с потрохами, но и парочку соседних деревень, а сынку твоему дюжину доходных столичных домов.
— Не нужны мне потроха Райской Рыбалки, — ответил Маас. — Мне жезл мой нужен, а тогда с деревней своей сам разберусь. А если захочу продать, так посредники ни к чему, желающих много. Вот, скажем, наши торговые люди. Свистну, быстро прибегут.
— Свисти, только не в мою сторону, слюной забрызгаешь. Твоя вещь, хочешь — продавай, хочешь — о колено разбей или вставь вьюку в задницу.
Маас тяжело задышал, грозно пошевелил белесыми бровями, но тему жезла и вьюка развивать не стал. Зато в разговор вмешался Гинтар.
— Вместе надо держаться, вот что я скажу. Купцы нас сюда не для того привели, чтобы Дары Высокого искать, а для другого. Купцы — они хитрые… Им не только охрана нужна. Они хотят попасть на ту сторону, а пока стража нас будет мордовать, угонят машину.
— Машину? — мое удивление было почти искренним.
Оказывается, чужаки посвятили в свои планы и рыбаков. Интересно. Но подозрительно.
— Мы не против хорошей драки, — сказал Маас. — Тем более, если за нее хорошо заплатили. И если во время драки немного придушат моего беспутного сынка, то все устроится само собой. И убивать никого не надо.
— Ничего плохого Беспа… то есть твой сын нам не сделал, — протянул я. — Какая нам выгода с ним ссориться?
— Мы поделимся с тобой частью денег, что нам дали купцы, — посулил Маас. — Они ведь и с вами договорились, э?
— Надо подумать…
— Чего там думать, — вмешался Гинтар. — Господин староста дело говорит! А ну как без нас купцы на ту сторону сами переберутся? Охрану подкупят и — шмыг. Нам что, с караваном обратно плестись?
Вот теперь мне стало ясно, что купцы наобещали простодушным рыбакам. Еще когда они гостили у дядюшки Садзандара, от кого-то из многочисленной родни услышали о закрытой для посторонних богатой части верхнего города. Им рассказали немало занятных историй, половина из которых была сказками, а остальное — простым враньем. Но среди перепалки слуг, уличающих друг друга в глупости и неуважении к сущей правде, услышали они о том, что некоторые богачи держат в своих владениях летающие машины, которые в свое время припрятали от конфискации после давних волнений. И будто время от времени они щеголяют друг перед другом, облетая оазис во время зимы, когда облака неделями висят над чашей гор. Так что никто их небесным оком не разглядит.