Сергей Некрасов
Виктор Пелевин
Relics: Раннее и неизданное
Москва: ЭКСМО, 2005. — 352 с. 50 100 экз.
Затея собрать под одной обложкой рассказы и эссе прозаика, разбросанные по журналам, газетам, вкладышам в компакт-диски и давно распроданным сборникам, представляется довольно интересной, и дело здесь не только в сложности разыскания старых «Огоньков» и «Независимых газет», но и в появившейся возможности проследить эволюцию творчества писателя, который, как представляется, от постмодернистских заигрываний с «большим стилем» постепенно переходит к некоторой тоске по нему, что уместно пояснить на примерах: 10–15 лет назад Пелевин писал о том, что в обществах «большого стиля» люди всего лишь смешные фигурки, которые даже не понимают, зачем копошатся в пыли, истинная же цель их существования может оказаться логичной только с точки зрения некоего высшего мира — именно эта идейная «подкладка» лежит за повествованием о двух подводниках-трансвеститах, которые убивают валютных проституток только для того, чтобы шахматист Карпов победил на международном турнире («Миттельшпиль»), она же просматривается за историей о реконструкторах из эсэсовского института «Анэнербе», чьи детсадовские «эксперименты» приводят к нападению Италии на Абиссинию («Откровение Крегера»); с другой стороны, в последние годы Пелевин пишет в основном о новых «хозяевах дискурса» — бандитах и бизнесменах — и, сталкивая их с мистическими силами, делает грустный вывод о том, что «мясные машины», пришедшие на смену смешным фигуркам, также лишены малейшего представления о смысле собственного существования: характерным в этом плане является рассказ «Who by fire», главный герой которого, российский олигарх, ухитряется вступить в интимную связь с самой Свободой, но даже это не рождает никакого проблеска в его холодной душе; ну а после всего сказанного осталось только пояснить, почему рецензент решил «утрамбовать» свой текст в одно предложение: именно так написан рассказ Пелевина «Водонапорная башня», и нет никаких оснований для того, чтобы критику не было дозволено то же, что дозволено писателю.
Александр Ройфе
ПУБЛИЦИСТИКА
Дмитрий Володихин, Аркадий Штыпель
Пророки и буревестники
Фантастическая литература с момента своего рождения стремилась высветить те пути, по которым движется человеческая цивилизация. Однако в 90-е годы XX века футурологический мотив исчез из произведений российских авторов. Сегодня же критики все чаще говорят о возвращении Будущего в нашу фантастику. Но на «ренессанс» футуристической НФ они смотрят по-разному. Предлагаем вашему вниманию дискуссию, в которой приняли участие критик, писатель Дмитрий Володихин и критик, поэт Аркадий Штыпель.
Д.В.: В советское время были четкие представления о будущем человечества, утопических картин хватало: «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, мир Полдня братьев Стругацких, менее романтичный вариант Георгия Гуревича… В 90-х эта форма творчества наших писателей заглохла. Несколько попыток было, о них писал Евгений Харитонов в очерке «Русское поле утопий», но почти всегда элементы утопии были ценны не сами по себе, а в качестве антуража для решения совершенно иных художественных задач. Первая половина и середина 90-х прошли под знаком всеобщего разочарования в прогностических способностях и науки, и литературы. Но постепенно набирало силу читательское желание хоть одним глазком посмотреть на мир, «который нас ожидает». Речь не идет о текстах, где картина будущего представляет простые подпорки для сюжета: вот прибыли пришельцы, как мы с ними уживемся… Или: вот мы изобрели машину времени, что из этого вышло… Гораздо интереснее наблюдать медленное возрождение собственно футурологической тематики. И на протяжении последних трех — пяти лет, кажется, вновь наше будущее начинает проглядывать в книгах писателей-фантастов. Еще не очень четко, будто сквозь туман или какую-то полупрозрачную стеклянистую субстанцию. Прогностика не стала тоньше в методах и точнее в выводах, но ей опять начинают доверять из простого желания различить в грядущем хоть что-то.
А.Ш.: Давайте уточним некоторые положения. В советской литературе фигурировали — отчасти искренне, отчасти вынужденно — более или менее четкие представления о советском будущем. С распадом системы эти представления полностью утратили актуальность — только и всего. Но кризис идеологии начался гораздо раньше, и в былое время советские утопии пользовались читательским спросом как раз в той мере, в какой они отличались от официозных представлений. Вообще же, прогностическая ценность любых утопий и антиутопий (что для одного утопия, то для другого «анти») более чем сомнительна. Вопрос не в том, доверять или не доверять тем или иным предсказаниям, а в том, разделять или не разделять ту или иную идеологию. И если сегодня идет возрождение футурологической тематики, то не потому, что люди больше, чем десять лет назад, хотят заглянуть в будущее. Просто мы сегодня более четко осознаем свои идеологические предпочтения или, по крайней мере, испытываем потребность в таком осознании. А условные картинки условного будущего дают каждому из нас возможность утвердиться (или усомниться) в своей правоте (или чужой неправоте) по отношению к острым вопросам современности.